Брови словно крылья!
Рост высок, седая голова.
Чай на травах. Доверху налиты кружки.
В доме жарко от добра и от печи.
Стол накрыт. На нём еда и сушки.
Свет, как встарь, от восковой свечи.
«Эх, не дело по лесу скитаться
В зимний час для девичьей души.
В чём нужда, в чём будем разбираться?
Ты не плачь, не бойся, не тужи!
Молодость не знает чувства меры,
Этой мере невозможно научить.
И сердца, и души по размерам
Невозможно рассмотреть и разделить.
Я когда-то был влюблён, но безнадёжно,
И всю жизнь храню свою любовь.
А прожить, как оказалось, можно.
Лишь мудрее и белее стала бровь.
Не стареют у поэтов души,
А любовь содержится в крови.
Бог повелевает сердцем слушать
Все мелодии, что созданы в любви!»
Так промолвил старец благородный.
Стало ясно, что его мечта
Будет согревать и в ночь, и в день холодный
И светить, как тонкая свеча!
05.12.2015
«Родителей не выбирают дети…»
Родителей не выбирают дети.
Их следует за всё благодарить:
За появление на свете,
За то, что подарили жизнь!
За дни заботы и волненья,
За первый зуб, за первый шаг,
За самый первый день рожденья –
За всё, что в нас случилось так.
Ведь всё случилось – не случайно!
За всем стоит упорный труд:
Защита, преданность, вниманье
В семье нас радуют и ждут.
Родители и днём, и ночью
Готовы к нам бежать, лететь,
Дают советы бесконечно…
Бывает, трудно их терпеть.
Проходят дни, недели, годы…
И опустеет отчий дом.
Где взять советы при невзгодах?
Их не хватает нам потом.
18.06.2020
Владимир Гринспон
Я, Гринспон Владимир Маркович, родился в послеблокадном Ленинграде в феврале 1945 г. Пока отец – морской офицер – добивал фашистов, а потом продолжал службу на Балтике, жил в Питере.
Школу и институт (Одесский политех) закончил на Украине. Затем тридцать лет в Заполярье. Норильск, строительно-монтажное управление (монтаж систем автоматики) – от мастера до начальника. Два года на Кубе, помогал кубинцам строить Никелевый комбинат. С 2000 года на пенсии. Живу в городе Лимассол, на острове Кипр.
Рождественская история
Шутка
В старинном особняке помещиков Бабакиных на Рождество собралась вся многочисленная родня. Из Петербурга приехал сын студент и двое дочерей, заканчивающих курс Смольного института. Старшая дочь, удачно вышедшая замуж за соседа помещика, прикатила на двух санях с мужем и тремя детьми. Были ещё с полдюжины кузин и кузенов, внучатных племянников и прочей родни. Праздновали весело. Ездили в соседний городок. Отстояли, как положено службу в соборе. Утром старики отдыхали, а молодёжь устроила катание на коньках, благо пруд рядом, беготню, игру в снежки. Обедали поздно, долго, с беседами и шутками. Потом перебрались в каминную. Сам Бабакин, отставной полковник с седой шевелюрой и бакенбардами, устроился в любимом кресле и велел подать трубку, старую, ещё походную.
Зажгли свечи, в камине потрескивали дрова. Взрослые удалились в залу, где затеяли игру в карты, а молодёжь расселась вокруг деда – кто на стульях, кто на пушистом ковре. Самый маленький карапуз взобрался к деду на колени и трепал его за усы. Все просили рассказать какую-нибудь захватывающую историю, коих накопилось у полковника за его полную приключений жизнь немало.
Дед не спешил с рассказом. Дал молодёжи себя поуговаривать. Сидел, задумчиво глядя на огонь и посасывая трубку. Наконец поднял седую голову, хитро сверкнул глазами из-под кустистых бровей и начал:
«Как-то, ещё поручиком, совсем молодым и не нюхавшим пороху, получил я предписание отбыть на Дальний Восток в тамошнюю армию. Япония что-то наперекор шла. Войска требовали усиления. Выдали подорожную, билет во второй класс. Поехал. Зима стояла в том году лютая. Не так холодная, как снежная и метельная. Народу в моём вагоне было мало. А после Омска так и всего осталось двое, я и мой попутчик. Чтобы не скучно было ехать, расположились мы в одном купе. Проводник носил нам бесчисленные чаи. На станциях мы запасались кое-какой снедью. Ели, пили, спали. Когда не спали, вели длинные, неспешные беседы. Благо, попутчик мне попался старше летами, да и намного богаче жизненным опытом. Вида он был неброского, мал ростом, худощав. Но в лице было немало благородства, а в глазах проглядывался энергетический огонь. Когда я ненароком вглядывался в его глаза, так иногда как снежком по коже охаживало».
Полковник выбил трубку, зарядил нового табаку и прикурил, достав щипцами уголёк из камина. Крепко затянулся несколько раз и продолжал:
«Попутчик много путешествовал и красочные рассказы его о дальних и ближних странах скрашивали долгую и однообразную дорогу. Поезд наш шёл с частыми остановками. Снежные заносы приходилось расчищать путевым службам по нескольку раз в день.
Но однажды ночью мы остановились в Забайкальской степи мёртво. За окнами была непроглядная темень. Ветер завывал страшно, бросая в стёкла комья снега. Уж по часам утро наступило, а темень за окном не отступала. Приглядевшись, мы обнаружили, что снег занёс поезд по крышу. Стали звать проводника, не докричались. Видимо, сбежал на паровоз, каналья! Пошли в соседний вагон. Не тут-то было! Двери намертво занесло плотным снегом. Не открыть. Вернулись в купе.
Пища у нас была. В титане у проводника была ещё вода. Угля для печи хватало. Но опасение не отпускало. Сколько продлится этот плен? Когда придут на помощь? Ответа не было. Прошёл день, потом ещё. Тревога в груди моей ширилась.
И тут мой попутчик как-то особенно посмотрел на меня и впервые за этот день заговорил:
– Вы, поручик, я вижу, мучаетесь вопросами самосохранения. Вызволят ли нас из плена? И когда? И что мы, чёрт возьми, есть будем? А вот я на этот счёт спокоен. Опыт мой подсказывает, что сидеть