в гроб заколачивают заживо,
покрашенный как туалет.
А рядом, сохраняя выдержку,
в каракулевых шапках крон
застыли сосны здесь навытяжку
и клёны с четырёх сторон.
Зимой присутствовал при казни я,
но был весной вознаграждён:
нет в мире ничего прекраснее,
чем освежёнными дождём
аллеями, ещё безлюдными,
спешить забраться дальше, вглубь,
и там бродить двоим возлюблен
ным,
касаясь мимолетно губ,
и чтобы парк светлей, чем детская,
от птичьих голосов пылал,
и чтобы музыка чудесная
из памяти моей плыла.
«Всё, что трепетно любишь ты…»
Всё, что трепетно любишь ты,
проникает из пустоты
в иллюзорную форму тела.
Любишь музыку? Посмотри,
эта флейта пуста внутри.
Так откуда берётся тема?
Всё, чего ты боишься, брат,
можно смело в расчет не брать.
Если хочешь, давай обсудим.
Но один безусловный пункт:
должен сердцем ты выбрать Путь,
многим кажущийся абсурдным.
Я и сам убеждал себя,
что дорога, стезя, судьба —
только бредни молокососа.
Повзрослел я. Благодарю
этот полдень, закат, зарю
перед каждым восходом солнца.
И люблю я морской прилив,
и листок, что к стеклу прилип,
до обиды, до слёз мне нужен.
Мир – лишь призрачный караван
или праздничный карнавал, —
пуст внутри, но так мил снаружи!
«Наблюдать как носится чижик…»
Наблюдать как носится чижик
или слушать дятла-радиста —
ради вот таких мелочишек
ты, видать, на свет и родился.
И не надо корчить эстета,
говорить, что мир только ширма,
что твой дух выходит из тела,
ибо так велел ему Шива.
Лучше сдайся солнцу и лету
и разглядывай одуванчик;
мир, который крутит рулетку,
всё равно тебя одурачит.
«У исторического парка…»
У исторического парка
есть власть над временем текущим.
И московит времён упадка
спешит к тем зарослям, тем кущам,
в которых тени «Илиады»
сговорчивы и креативны,
где отрываются дриады,
атланты и кариатиды.
Вот он, спасённый миф античный,
средь приапических реликвий!
Пусть неглубокий, но отличный
от ханжества иных религий.
И московит, поклонник Сартра,
подхлёстнутый еловой веткой,
вглубь романтичнейшего сада
бежит за пухленькой нимфеткой.
«Сколько я служу на таможне…»
Сколько я служу на таможне
(тридцать долгих лет и три года),
многие проехали мимо,
родину покинув. Домой же
не вернулись. Разве погода
лучше по ту сторону мира?
Преодолевая пределы,
каждый оставлял мне в подарок
что-нибудь, что было охота.
Кто-то – мышь (я хвост к ней приделал),
а другой – волшебный огарок
от создателя «Дон Кихота».
Чей-то шут отдал мне свой череп,
Лао-Цзы – свои наставленья,
Будда – ничего (эка жалость!).
Всех их перебросил я через
перевал. Теперь на столетья
будет перерыв, показалось.
Что ж! Займусь пока приведеньем
собранного в строгий порядок.
Здесь поставлю редкие книги,
чуть подальше – Дом с привидением,
ну а мёд с небесных полянок
оттащу, пожалуй что, к Нинке.
«Когда таинственной судьбы…»
Когда таинственной судьбы
распутываются все нити,
и солнце с торжеством судьи
стоит в зените,
а небо кажется другим —
гораздо выше и прозрачней,
и от костра струится дым,
чердак окуривая дачный,
и в душу мне из-под воды
глядит двойник в стакане с чаем, —
пора итоги подводить,
конец соединять с началом.
Но что же тут соединишь?
Теперь с меня все взятки гладки,
ведь божества ушли из ниш
торчать вдоль пыльной Ленинградки.
Ещё я вижу сны порой
и слышу в речке смех жемчужный,
но мой не действует пароль
для входа в мир мне странно чуждый.
Я различаю в смехе смерть,
а в трели соловья – звук дрели.
Я не такой, чтобы посметь
стучаться в запертые двери.
Зачем же, получив отказ,
топтаться, как дурак, у входа?..
Когда живёшь в который раз,
теряется трагизм ухода.
Давид и Голиаф
Установлен в музейном зале,
чтобы видом одним давить,
не особо доступный сзади
микеланджеловский Давид.
Вечно юн, величав и стилен.
Кучерявится нагло пах.
Эдак можно бы филистимлян
без пращи повергать во прах.
А внизу, возле ног атлета,
рот разинув и нос задрав,
бросил вызов и ждёт ответа
смертный маленький Голиаф.
«К давности стали зорки…»
К давности стали зорки.
Снов составляем опись.
О пионерской зорьке
грезим, шагая в офис.
Менеджеры из фирмы
по распродаже раши,
старые смотрим фильмы,
те, что смотрели раньше.
А между тем дебилы
пламя добыли треньем,
Родину-мать добили
аж в девяносто третьем.
Вот ведь какая жертва!
Как мы осиротели!
Время тикать из Ржева
к Альфе Кассиопеи.
Здесь нам укрыться негде:
в книжке и на билборде
пляшут в горящей нефти
рейтинговые боги.
«Как драгоценные подарки…»
Как драгоценные подарки,
ловлю последние лучи.
Но мне гулять в осеннем парке
теперь советуют врачи.
Гляжу в небесную пучину
немного даже сам не свой —
ведь не