вьетнамский партизан,
заблудившийся под землей
и попавший в счастливое будущее
постсоветской России.
И кто там еще бродит по лесам
с рюкзаками, похожими
на обожравшиеся капюшоны?
Рваные пихоры,
рваные пихоры…
«Радио начало шифровать фамилии…»
Радио начало шифровать фамилии.
Телевизор бросился показывать клоунов.
Снег – это штора с той стороны окна,
делающая комнату публичным пространством:
опечатки пальцев на снеге —
фиксируются,
реплики – пишутся.
От этой зимы ни уехать, ни спрятаться.
В голове у такси, похоже, шахматы.
В каждой газете:
черное – это белое.
Снег тоже набирают клавишей *.
«Стрекозы с грацией мотоциклов…»
Стрекозы с грацией мотоциклов,
клювы лодок в прибрежной пене:
Рижское взморье —
этакая взбалтика,
шурша дюнами,
кривя соснами.
Всю неделю – бесстрастность.
Чайки, и те хохочут насмерть.
«Несмотря на скоропортящееся…»
Несмотря на скоропортящееся
содержимое квартир,
здравствуй, лето! —
падающие монеты,
безусые велосипеды,
порхающие звоночки.
Улицы, тополящие,
то пылящие,
апофеоз астматиков —
мухомольный комбинат…
«Рыба обернута жабрами…»
Рыба обернута жабрами.
Зло наказуемо злом.
Агендер звучит как агент
(подразумевается: иностранный).
Люди, скажите чииз
вежливому гражданину
с фоторужьем.
По случаю Дня защиты детей
колесо обозрения
взвешивает человечину.
«Традиционные мальчик и девочка…»
Традиционные мальчик и девочка
в твердых купальниках без
где-нибудь в пригородном парке,
не отменяющем новостроек.
Ибо новостройки – примета времени.
Если ты коснешься моей руки,
я готова нарушить любые нормы.
Если я коснусь твоей руки —
ничего не понятно…
Месяц дрожащих цветов.
Иероглифы велосипедов.
«Москва, облепленная…»
Москва, облепленная
мокрой рваниной пространств.
Погода, в которой слышится да,
но на самом деле – нет.
Ничего. Пузыри фонарей.
Столбняки мостов на третьем кольцевом.
Третье кольцо на безымянном.
Ночи, когда болят
все мои татуировки.
«Это может быть улица…»
Это может быть улица,
может, случайный дрим.
Я смотрю на тебя.
Мы на тебя глядим.
Падают дождь, пластик, снег.
То огни, то мгла.
Я любуюсь тобой.
Ты смотришься в зеркала.
Как тревожен декабрь,
уводящий тебя в пургу.
«Мы утонем в снегу»
И я верю: утонем в снегу.
Эдельвейсы
1.
Думаю, здесь бывает снег.
Покрывает озеро и мосты,
висящие там, где и должны висеть мосты, —
над пропастью.
Полупустые гостиницы.
Отточенные ручьи.
Абсолютные эдельвейсы.
Следы шин и подков.
Счастье,
которое уже никогда.
2.
Озеро забрало короля.
Керамический шепот замка:
«Кто теперь остановит зиму?»
Ты еще молода и красива
на всех лебедящих наречиях.
Кутаясь в шарф, плача в айфон,
забывая имена своих юных…
В несуществующих Альпах
девочка, идущая на смерть,
подходит вплотную
к тебе.
Михаил Синельников
Хоровое начало
Родился в 1946 году, в Ленинграде, в семье, пережившей блокаду. Ранние годы провёл в Средней Азии. Поэт, эссеист, исследователь литературы, переводчик, составитель ряда поэтических антологий и хрестоматий. Первую книгу своих стихов «Облака и птицы» смог издать в 1976 году. Автор 30 стихотворных сборников, в том числе, однотомника (2004), двухтомника (2006), Избранного «Из семи книг» (М., «Художественная литература», 2013). Переводил, главным образом, классическую и современную поэзию восточных стран (в 2011 году вышла книга избранных переводов «Поэзия Востока»); на протяжении двадцатилетия был основным действующим переводчиком известного грузинского издательства «Мерани». Несколько лет преподавал в Институте стран Азии и Африки МГУ свой курс «Азия и Африка в русской поэзии». Сейчас в качестве главного составителя занят в долгосрочном проекте «Антология русской поэзии». Академик РАЕН и Петровской академии. Лауреат многих российских и иностранных премий.
Немецкий мотив
О венской кофейне,
О лени и рвенье.
Об утреннем Рейне,
О Гейне.
О Бремене, Кёльне,
О брошенной штольне,
Где роются гномы…
По лугу вдоль речки
Бредут человечки,
Ребёнку знакомы.
О чём-то высоком,
О голубооком
Твоём Парсифале,
О «Фарбениндустри»,
Твоём Заратустре,
О злобной печали.
Чем старше, тем стойче…
О стенах и шпилях собора,
Холодном хохдойче
Церковного чистого хора.
Хоровое начало
…не могут приблизиться к нашему хоровому началу…
Хоровое начало.
Они собрались
И поют – и бурлак и шарманщик,
И охотник в лесу, и куница, и рысь,
И козы отставной барабанщик.
И трактирные хоры, и брёвна избы,
Самовары мерцающей меди
И негодных дорог верстовые столбы
И трясущие цепью медведи.
Даже схимник и узник, входящий в тюрьму.
Всё, что пело, когда и молчало.
То, чего уже нет.
И открыто кому
Хоровое начало?
Шаламов
Но для того ли, чтоб развлечь их,
Или на миг встревожить нас,
Всех этих мук нечеловечьих
Возник суровый пересказ?
Гляди-ка, всё ложится в прозу,
И эта гибельную быль,
Творцу безумную угрозу,
Ещё удерживает стиль.
И правду, резкую, как бритва,
Ведёт пустыней ледяной
И направляет чувство ритма.
Но