очарован природой, а в природе – вещами.
Что ли зря я в салоне «Вдохновение Плаза»
заправляюсь в столовке расстегаем и щами!
Ну, а вещи вещают – такова их природа.
Вроде «Эха района» или «Радионяни».
Я подслушал их стуки – это фуги да оды, —
но дудеть их не буду, дабы мне не пеняли.
Пассионарность пассива
Сохнущих скрип дубов и разбой побегов
глушат невинно живое твоё лицо.
И не пытайся вырвать у них победу.
Пей не шампань, а терпения тёплый сок.
Делай, чтó должен: малую смальту звука
взвякни в зиянье мозаики – звонче чтоб —
меж междометий, глаголов и тусклых стуков:
стоп несказуемых – кротких предлогов об.
Орнаментарно, почти что комбинаторно
проб перебор переборет парад бугров [4],
не пререкаясь с придворным трезвоном горна
и не братаясь с когортой его врагов.
Спектром магическим в небезызвестной призме
синтаксис смело криви и коверкай слог,
каменнолико на празднике и на тризне
равно нейтральный, пассивный, что твой залог.
И, постигая пассионарность пассива,
пóступи пестуя шалый летящий шаг,
ты не корявой корягой порвёшь крапиву,
а воспаришь – как светящийся яркий шар.
Валерия Исмиева
Архитектура
Родилась и живёт в Москве. Поэт, прозаик, автор поэтических переводов с английского и немецкого языков, критик, искусствовед, антрополог, кандидат философских наук. Автор трёх поэтических сборников. Стихи публиковались в альманахах «Среда», «Словесность», в газетах «Поэтоград» и «МОЛ», на интернет-порталах «На середине мира», «EArthburg», «Эхо Бога», «45-я параллель», «Русский переплёт», «Поэзис», в поэтических сборниках. Статьи, посвящённые литературной критике, культурологии, искусству публиковались в журнале «Знамя», на сетевых ресурсах «Лиterraтура», «Сетевая словесность» и др.
«Стихи Валерии Исмиевой, поэта и философа, – во многом перекличка метафор, эхо тропов. Не всегда простые для восприятия, они выбирают способ поэтического сообщения “не напрямую”, но обиняком, предлагая угадываемое боковым зрением. И тут надо помнить, что важнейшие и тончайшие вещи – например, след человеческой жизни – аура или дальняя звезда – видятся как раз боковым зрением, и тайны мира линейному взгляду не взять, она скорее доступна мифологической обратной перспективе, и еще о том, что метафора, даже самая усложненная, всегда содержит в своей формообразующей сердцевине простую и чистую тишину, живое ничто, то самое, из которого и ткется мир.»
Андрей Тавров
Архитектура
Человек наследует тишине,
побегом спасая жизнь…
сколькими парами ног —
по зыбучей меже,
по сплетеньям корней?
в скольких лодках ладоней —
к щеке придорожные камни,
пока не вскрикнет тот, единственный,
голосом роженицы?
не ляжет в очаг, шахту Дуомо,
в человекораствор?
вслушайся в лес над ним —
и свяжи! это – архитектура?
… в каждом отвесе ствола —
медовая кость безмолвия тяги…
клетки-леса
растят на брызнувший луч
для сводов кожу и мясо.
какими руками ты разнимешь в любви
сцепления фасций, вытянешь леской
слюну, запахи, вдохи, шрамы страсти,
свяжешь из них сквозящий узор,
намотаешь на пульс,
чтоб он бился в каждом
твоими лимфой и кровью,
кишками петлял,
взлетал позвоночника ртутью,
густел семенем в матке,
белой ступенью…
и новой…
и новой…
Лестница-вервь!
спи, Иаков, в тебе
созревает дрожь двойной вертикали.
гулок синий череп воздухом труб.
купол точит побег
сквозь и всё дальше,
из смерти в новую смерть,
до восковых истечений протаявшей скорлупы.
архитектура – только раствор
в Другого
здесь же,
на выгнутый пальцами воздух
стеклянная ящерка речи, истаяв,
роняет каменный хвост
Капитель
Мечется в круглой клетке
косматая львица,
грызёт чёрные рёбра света:
солнце слепнет своим отраженьем —
рождается горгонейон.
Пленный факел
обвивает жалом вал окоёма,
скалит пасти на восемь сторон
рыщущей бездны,
когтит чернеющий эпителий,
разрывает до звёздного семени
вертикальной запашкой
танцующая смерть и рожденье.
Где, Аид, твои зёрна граната?
виноградные грозы её причёски
Олимп с кратером уравняли.
Хоровод сестёр нежных распался.
Хора без целлы
освящается только её станом упрямым,
вантами воздуха
в каннелюрах,
возносящих и разделяющих
тверди ради
вертикального бега
сквозного изумлённого взлёта
человечьего века
держи белая львица
змея и голубицу
едини стопой и затылком
мрамора отреченье
агоры рассуждения ли каприза
у огня нет фронта и тыла
у звезды верха и низа
у вневременного
объятия и смиренья
Сентябрьская литургия
латунь в серебре, бронза, старая медь:
тысячи мёртвых зеркал
больше не ластятся к небу,
следя лета исход.
птица, взлетев,
видит под крыльями
столько прозрачного льда,
что скользит по нему в невесомость
слова «пора!»
и исчезает
там же, откуда сгибаются складки ландшафта,
соединяя дороги,
и у встречных светлеют зрачки
от коттаба – в этих оплывшие свечи,
в тех – прочерки стай…
строгие женщины
молча проносят в потирах
глаза Джиневры де Бенчи.
но той, в синем хиджабе, можно
улыбкой шепнуть:
здравствуй, Мария!
«когда отяжелевший свет…»
когда отяжелевший свет
впитают прель и дым,
залиловеет бересклет
из пепельной воды
сентябрьских сумерек, – тот дом
опустится на дно
молчания на нижнем «до»
и выдохнет пятно
свеченья воздуха вокруг
вечернего окна,
как если б между милых рук
припала голова
к губам ответной немоты —
чтоб из других времён
не вспомнить ни одной черты,
ни ласковых имён
«Вырежи из бумаги будней моё лицо…»
Вырежи из бумаги будней