Хоть объявлен шабаш до субботы,
бестолковые ангелы-гриль
барражируют, как вертолёты,
поднимая горячую пыль,
но, гостям на земле этой грешной,
жить и жить до сплошного суда —
по весне разоряем скворешни,
чистим воблу, добыв без труда,
прикорнёшь, а во сне затекает
и тоскует по крыльям спина,
только бесы сквозь небо тикают,
как слетает с катушек страна,
нас, чуть что – в усмирительный ящик,
а по праздникам – электрошок,
почему бы реально летящих
не словить, чтоб засунуть в мешок,
говорят, что у них всё в порядке —
жрут жуков, ублажают слоних,
а тикают они для зарядки
перепончатых лапок своих,
божий день размахался кадилом,
разбежался, а вот – не могу
ухватиться, как эти, за виллы
на Лазурном пока берегу.
Венеция
Здесь сваи все свои и собраны в щепоть,
решив перекрестить причалы за упорство,
подробный лай цепей, бряцание щеколд,
мастак попасть плевком в затылок чайки с моста
Риальто – по нему катаются, как ртуть,
туристы, перебрав холодного «беллини»,
рискуя незаметно в воду соскользнуть
без всплеска и возни, как не было в помине,
на вапоретто – мрак, стоит, попав в силки,
свой в доску пассажир, и так же досконален —
ему послать никак, не вытянув руки,
воздушный поцелуй смазливой гранд каналье,
забрался антидот наяде под подол
не жалко сквозняку, душевному калеке,
использованных им и брошенных гондол,
муранского стекла, журчащего сквозь веки,
чем дальше отплывёшь – острее острова,
вот и короткий дождь по лысинам зацокал,
Сан-Марко – птичий двор, где не растет трава,
Остудин, пьян в дрова, и древней башни цоколь.
Тщетный ужин
В прожилках сна твоя соображалка,
пугливы хлопья снега, как мальки,
и выброшенных книг почти не жалко,
что страшно от народа далеки,
зачем в чужом багажнике копаться,
когда родная память не зело —
и так уже придерживаешь пальцем,
чтоб затянуть потуже узелок,
во имя духа истинно святаго
тебе поможет, выдавив слезу,
гусиное перо – стамеска мага
списаться с бабой, сброшенной с ОЗУ,
пока часы тик-так или иначе
закончится рождественским гусём,
разбитой уткой грешника, что значит:
Гаага с черносливом стерпит всё,
не курится махорка после яблок,
короткий день объелся белены
и всюду нарывается на траблы,
как на китайском видео с луны,
ещё глоток черешневой настойки,
а что не так со спятившей луной —
горит дежурной лампочкой на стройке,
побрызгивая светом, как слюной.
Зимние каникулы
Под Новый год тянусь к теплу я, а вьюге по пути неймётся:
прокатится вагон – целует, другой – снежинками плюётся,
прощается тепло и сухо – в пуху, как верба из Найроби,
потворствует томленью духа, хотя от этого коробит,
ещё последняя минута затычкой прошлому послужит,
не перепутать важно тута: варить ушное или слушать,
пускай в душе кудахчут куры, желанье загадаешь: «рислинг»
без помощи клавиатуры и – отправляешь силой мысли,
там, по снегам слоновой кости, плывёт филейная фелюга,
завыли волки или гости – ты посмотри, какая вьюга
прошлась по окнам шкуркой грубой, приговорив к столу заочно,
где сельдь в пальто и конь под шубой, и Дед Мороз на нервной почве.
Ножевая корана
Проколот спицами Арахны, прожарен сотней папирос,
хоть ртом дыши – цветёт и пахнет сгоревшим веником мороз,
стволам берёз не до корысти – в мелу от заячьей грызни,
тебе, Жан-Жак Руссо-туристо, обнять Снегурочку ни-ни,
льют сумерки с шершавой крыши свой черносливовый крюшон,
ты без фюражки шышел-мышел, но к маме так и не зашёл,
попробуй различить сквозь вьюгу, от фонаря слепую брешь,
слова, где буква по кругу, – сплошные здёжь и стоунхендж,
лохматый снег толкает в спину, густой и кислый, как щавель,
несёт пургу для «джавелина», в котором гвоздик джарджавель,
но поворачивают башни дома под скрип кирпичных кож,
сошлись сугробы в рукопашной, и месяц – выбитый, как нож.
Рванодушие
Акведука когда наблюдаю дугу я,
зарождается в Риме фальшивое папство —
Вытекан из одной, затекана в другую,
конденсат на щеках, словно мятная паста,
католический спирт разведите пожиже,
как врагов на геройских слонах, подытожьте,
нагибал Ганнибал, а не то, что в Париже
акварелью прохожих обрызгал худождик.
Голубая Европа бровями союзна,
подтянуть не про катет штаны Пифагора,
в балалайке болтается гипотенуза,
ей, как сейфу, по кайфу страдать от запора.
Словно печень, закат развалился полого,
сквозь узорные стёкла из ацетилена
собирался и я дозвониться до Бога,
но заслушался Вагнером в этой пельменной.
Пионерская зорька
Следы футбольной ярости травы —
царапины и зелень на коленках,
зажмурившись, выстраиваем стенку,
но мяч проходит выше головы.
Люцерну в поле ветер навертел,
смолистый пар глаза щекочет трошки,
под кирпичом жуки, сороконожки,
ну а кирпич куда-то улетел.
От жала не уйти в гримёрке пчёл,
чьи лапки пудрят пестики акаций,
на реку бы, по-пырому, смотаться —
в шипящую волну, как утлый чёлн,
здесь каждый – в улье глупая пчела,
страдает в тихий час на раскладушке,
пора бы угостить дождём лягушку,
что