с плеером что-то неладно повторы запрещены
на рандоме музыка, а в ушах стоны
жестко шарф кусает в ключицу
резко брызжет дождик респираторный
интернет пророчит всякое может случиться
светофор преграждает дорогу стоп-словом черный
ветер листья вывернул наизнанку платье срывает с липы
как просты желания его и как нелепы
расшвырял облачные простынки и осталось нагое небо
луна не ребус а скорее обычная репа
что же еще ты ищешь в такой глуши
посмотри вокруг это именно то чего ты хотела
как и ожидалось здесь не окажется ни души
ни души моей ни бедного моего тела
«Классики и современники вмерзают в лед в ноябре…»
Классики и современники вмерзают в лед в ноябре.
День переходит в день, и никто не гадает, когда умре.
Что затаилась, хваткая салтычиха-Москва?
Буквы, бутылки, сухие корки – твоя семиотика такова.
Поленова и Пелевина страдальческий симбиоз,
каждый своих тараканищ в подарок тебе привез.
Но как ни пытайся открыть захлопнувшийся гештальт,
будет утро, и закатают тебя в асфальт.
И будут чирикать, не помня беды свои,
над тобой пропавшие в городе воробьи.
«Окружает со всех сторон, ставит флажки зима…»
Окружает со всех сторон, ставит флажки зима.
Белым по белому мелкая пыль слепит.
А у меня в душе развеселая хохлома,
А у тебя покой, санскрит и самшит.
У меня под кожей маракасы и гондурас,
Карнавал в Бразилии и ритмы в тысячу герц.
Я смотрю кино, в котором все хорошо у нас,
Но я одна в кинотеатре на двести мест.
Полюса земли нам из центра ее не видны,
Можно чувствовать лишь, как расходятся берега.
Оттолкнет с одной, но притянет с другой стороны,
Пока снег летит, пока длится эта строка…
«Разбираешь завалы…»
Разбираешь завалы.
Убираешься, вытираешь пыль.
Вдруг с полки, откуда-то сверху,
падает книга, ударяет тебя по голове острым углом.
Открытая лежит на полу.
И ты видишь старую дарственную надпись:
«Дорогая моя дочурка, в день твоего восьмилетия дарю тебе эти сказки.
Будь умницей, я хочу, чтобы ты выросла хорошим человеком.
Любящий тебя папа».
И ты сидишь, опустив руки, и думаешь:
– Прости, папа. Наверное, я не такая, как ты хотел. Но я еще постараюсь.
И потираешь шишку на лбу.
«Я перестала пить коньяк по утрам…»
Я перестала пить коньяк по утрам.
Утро – тропик ясности и остроты,
Время лабиринты проходить,
Не гоняя демонов по углам.
В зеркале моргает непроявленное лицо,
манит новостей многостраничный кокон.
Старость моя в позавчерашнем яйце, так всмятку это яйцо.
Расступитесь, дайте дорогу моим порокам.
Я очень храбрая, я выхожу искать.
Полностью мир не спрятался, есть отдушина.
Падаю в неубранный снег, как в разобранную кровать.
Подведите мне веки и выпускайте на волю, в Тушино.
Троллейбуса вывихнутый сустав, дохромай меня до небес,
До голодного дна, проглотившего все мечтания.
Контролер, отстань, мелкий, пыльный бес.
Вот счастливый билет. Я купила его заранее.
«Господи, протяни ладони…»
Господи, протяни ладони.
Дай угадаю, в которой из них январь.
До целого, Боже, до самого верха дополни,
молит каждая наивная тварь.
Холод огня и ветра. Пальцы, где ваша гибкость?
Где ваша нежность, люди? Где моя сложность, век?
В этом пространстве стужи нет ничего от птицы,
Нет ничего от зверя. Гулок пустой ковчег.
«Ad memoriam…»
Ad memoriam
Из чего будет памятник?
Из просроченных проездных,
никогда не отвеченных писем, порванных вдрызг цепочек,
плачущих смайлов, бьющих поддых
самых любимых строчек,
из пепельниц, наполненных бывшими,
встреча за встречей пройденными до фильтра,
из ласковых слов, плывущих немыми рыбами
из глубины в пустоту квартиры.
Слезы, бьющие из-под земли, —
фонтаны райские до звездной тверди.
Но жизнь стоит этой боли и смерти,
а любовь стоит любви…
«Снег долго шел и вот пришел за…»
Снег долго шел и вот пришел за
мной,
отправились вдвоем по перелескам.
Становится далеким и нерезким
все то, что причиняет эту боль.
Все то, что причиняет эту жизнь,
возьму с собой, скормлю голодным
птахам.
Слепит зима и заметает прахом
пути, ожоги, шрамы, небеса…
Едва заметный след от колеса
напоминает о спешащем мире.
Хрустит под сапогами сахарок,
и дерево, как палочка в пломбире,
само таит в себе свой спящий сок.
Какое странное название «лёд» —
и мёд, и гладкость скованной водицы.
Нельзя умыться и нельзя напиться,
стекла и совершенства ломкий гнёт.
Ладонь моя, замерзший воробей,
скажи спасибо теплому карману.
Я буду проще, выше и мудрей.
Снег перестал, а я не перестану.
«как склоняется ветка в груди у весны, про весну, о, весна…»
как склоняется ветка в груди у весны, про весну, о, весна!
в этом розовом чаде бессмысленном зуде
лицевая объявлена и перспектива ясна
так в метро попадаешься в сети
что твоя ариадна спустившая время с крючка
переходишь с изнаночной тени зрачка
распусти же себя наконец сдерни сон как перчатку
нервно стрелка дрожит хоть и сбит ориентир
тело-компас найдет полюса и отторгнет сетчатку
интуит интроверт пассажир
время кончилось – грубая пряжа
на рогах человека-быка
человека в метро
слепо мчащего по
кольцу до конца.
«Играем на трех аккордах —…»