Вокруг тёплые Парфеноны, разные цацки —
в шкатулку полез, и загривок кота нашарил;
потянул – а там кони, патина и целый Гиппон Царский.
Я искал себя во всех анатомических атласах,
но обнаружил, что только-только снял верхний слой просоленного
космоса,
и под ним – цитаты, цитаты, цитаты, вишневые кости Бахуса,
а под ними – кометы, кометы, кометы, как седина Борхеса.
Здесь – электричка интрижки, пыльца, трава,
незатейливая и кислая, как аспирин со рвотой.
Думал, что соскребу заразу, струну сорвал,
а это – леска растяжки, и механизм сработал.
Вот поисковый отряд искал и нашел: в смоле —
комара, в нефти – утку, в полураспаде —
уран-235, а в моем столе —
голову мёртвой девки, с которой ни-ни до свадьбы.
Теперь я в театре «Глобус», как в камне потенциал
для броска в стекло проезжающего лимузина.
Воздух меня по пакетам расфасовал —
и в музей для тех, кто хранил все яйца в одной корзине.
Тихо! Грядёт большая игра теней,
всё им разрешено и никто не нужен.
Но если осталось в мире-ловушке святое, и смерти нет,
то одна небольшая вещица ожидает меня снаружи —
в зазоре меж каменноугольных плоскостей.
Промерцав оттуда, во мне сияние размещено.
Знаю: увидев тьму, мы отступим, но только с тем,
чтобы тьму обойти, как линию Мажино.
«кто лучше солнца знает, как восходит солнце…»
кто лучше солнца знает, как восходит солнце?
в солнце восходит другое солнце, и в этом солнце —
аэропорт, погружённый в облако, погружённый
в жидкий азот; отражённый
в угольном зеркале, обнажённый,
выданный земле.
я испытал то, что иные из них называют сиянием.
чуть не сломал ветвь, что светлее и выше меня,
протянув руку к шестикрылому жаворонку:
уложил его спать —
как человека,
накрыл соломой —
как человека.
нет,
это не человек.
это полдень сознания.
лёд моего тела расколот и приобретает
милосердие
среди животных,
среди желанных.
ты в треугольнике озарения
касаешься внутренней
поверхности купола.
а я выдрессировал медведя,
вынул из пропеллера птицу…
не могу взглянуть на мир вокруг
без жалости.
«случайный попутчик уснул на моих коленях…»
случайный попутчик уснул на моих коленях.
конь сложился под всадником сам собой
и, словно горб, вырос сам из себя, замещая всадника; колесница
укатилась в гречиху и оставлена экипажем; шатры противника
вспухли повсюду, как взрывы.
какие сферы и нагромождения ты озирала?
огонёк зажигалки вытащил из колодца комок волос, завернутый в шёлк,
свет блуждал самолётом по краю погасшего континента
и наткнулся на ТВОЁ ТЕЛО, захороненное над пустыней;
выкопанный из земли младенец вырос и оказался ТВОИМ ТЕЛОМ.
что-то во мне изменилось и в узнаваемых чертах лица проступает тление.
весь день я простоял в городе, будто в ящике; ты
в нейтронной звезде, как в платье, вышла на взлетную полосу,
винты деревьев, вращаясь, опустились в почву; после побега
я просыпаюсь на коленях попутчика, озираясь.
однако низкая облачность, дождь и лёгкий туман скрывают холмы
и равнины.
«Выкурить у мака сигаретку…»
Артёму, Ульяне
Выкурить у мака сигаретку,
проводить глазами иномарку,
солнце, накренившееся к веткам,
ветки, накренившиеся к парку,
перерезать ленточку полёта
птицы, промерцавшей над бумажной
улицей, которой вы уйдёте —
слова не оставившие даже.
Владимир Кошелев
Случайный сюжет о девочке
Родился в Воронеже. Самый молодой участник группировки «За стеной» (19 лет – штаны вельвет). Учусь в Литературном институте им. Горького. Люблю кино и маму.
«Я белка на весах, я разноцветный кварк…»
Я белка на весах, я разноцветный кварк,
Кручёных-на-спине и ничего не вешу;
на пыльной стороне есть антиквариат,
проверь, как я лежу и притворяюсь вещью, —
опухшая тоска, мой сизый проводок,
одна вершишь покой, что на двоих рассчитан,
скрути меня, любовь, нежнейший диплодок,
не отпускай, пока – летят метеориты, —
когда придёт другой, на всех один покой,
я снова растворюсь в бульоне первобытном,
запей меня водой, заешь сухой водой,
в которой я узнал, что значит быть зарытым.
Тогда я распадусь и истинным явлюсь,
придя к тебе на свет через дыханье клеток:
я пятна на глазах, гибискусовый вкус —
явление Христа среди колючих веток.
«Под утро читала Чорана…»
Под утро читала Чорана
в переводе Оксимирона:
бежали глаза-животные, преследуемые зверем, —
блудница – сказал один, другой повторил – Мадонна, —
Матрона – услышал я, Одиссеем проникнув в двери:
как девочка – беглые руки, так ваза – о-воспитание;
тучная пепельница изваливается бодрая —
серое только и делает, что падает ей на бёдра:
– —
произошло свидание.
До середины сотни считался с тобой – вторым,
и тяжелые шторы, кажется, не скрыли моё присутствие, —
четыре сплошные дороги,
четыре дороги вследствие
того, что рубец на дереве не был переводим.
1/2
С точки зрения слёзной грамматики,
математики, прочих наук
убиваются только романтики,
не боясь, что им это аук —
я вернусь на блестящее место
где порою болтала струя
о