В сторожку заходит профессор – с венком из одуванчиков и с куцым букетом в руках.
ПРОФЕССОР (Михаилу). Здравствуйте. А я для вас венок сплел! Цветы – вещь хоть и недолговечная, а все же память об индейском лете. If you are going to San Francisco… Вы позволите?
Профессор, не дожидаясь ответа, кладет венок Михаилу на колено. Михаил неподвижен.
ПРОФЕССОР (Константину). А для вас, Костя, букетик! Нельзя, чтобы такое поэтическое пространство оставалось без украшения – в духе русских романтиков и Озерной школы. Разрешите?
Профессор, не дожидаясь ответа, наливает Михаилу полный стакан вина. Остатки из горлышка допивает сам. Из рукомойника наливает воду в бутылку, вставляет цветы, водружает «вазу» на стол.
ПРОФЕССОР. Совсем другое дело! (Замечает среди бумаг на столе листок со стихами.) А у вас, я смотрю, уже и новое стихотворение готово? Что ни говори, а весна – время благодатное!
КОНСТАНТИН. Это так, набросок… Не получилось… Стихи вразнос пошли.
МИХАИЛ. Как центрифуга, что ли? Прочитай.
ПРОФЕССОР. Когда просят, нужно читать.
Константин нехотя берет листок со стихами, читает монотонно, без выражения.
КОНСТАНТИН. В сторожке жизнь идет моя, в острожке – дежурства сутки засчитай за трое, – безмерно долог, точно вкус морошки, день в окаянно-покаянном строе, в строю бессобытийном – дни, на что вы? – не балуя, боли во мне, белей, пока не свернут, как листок почтовый, небесный свиток предзакатной охры, замысливший побег и слежку вохры, – разве я сторож памяти моей?
Профессор и Михаил смотрят на Константина.
ПРОФЕССОР. В строгой форме – какая экспрессия! Сильно, талантливо.
МИХАИЛ. Да-а… Долгая память – хуже, чем сифилис.
КОНСТАНТИН. Кому как.
МИХАИЛ. И почему бы тебе не найти себе нормальную молодую женщину? Та же Ольга, например…
КОНСТАНТИН. Я остаюсь верен человеку, даже если человека не стало.
МИХАИЛ. А если это в тебе чего-то не стало? Смелости, например. Или дионисийство выдохлось – и нафталин по вкусу пришелся? Удобнее в прошлом существовать, которое второй раз уже не ударит?
КОНСТАНТИН. Прошлое похоронить проще, чем…
МИХАИЛ (перебивает). Чем что?
ПРОФЕССОР. Не будем, не будем лезть с расспросами! Здесь что-то глубоко личное. Следует уважать сердечную тайну. И – чувствуете? – воздух дрожит от сравнений и эмоционального напряжения. Давайте я вам лучше расскажу какой-нибудь занятный случай, анекдот.
Константин и Михаил молчат. Профессор берет пустой ящик из-под рассады, садится.
ПРОФЕССОР. Один человек задумал написать эпитафию. Самому себе. Заранее, так сказать. Впрочем, как же иначе?.. И так как умирают лишь однажды, он решил подойти к делу максимально ответственно и серьезно. И для начала потренироваться на чужих эпитафиях – овладеть жанром, отточить слог. Ну, вам как людям пера это понятно. Поначалу ему было волнительно и неловко. Первую эпитафию он написал о человеке, которого совсем не знал. Родственники остались довольны, и он почувствовал себя увереннее. Потом он написал еще одну эпитафию, и еще одну. Затем подал объявление в газету, в раздел товаров и услуг: пишу эпитафии, в стихах и в прозе, по фотографии и без, недорого. Заказы пошли валом. Работа ему полюбилась. Через какое-то время он и близким друзьям стал преподносить по случаю памятных дат и юбилеев, в качестве подарка, свои небольшие изящные творения – от чистого сердца, в знак преданности и дружбы. Так человеку открылось собственное призвание, талант, дело всей жизни. И он, осознав себя нужным людям, просто передумал умирать.
МИХАИЛ. Пфф. Какой-то нежизненный случай.
ПРОФЕССОР. Конечно. Но ведь дело не в этом.
МИХАИЛ. Ладно, засиделся… (Встает, венок падает и цепляется ему за ботинок.) Завтра у нас перформанс. Пора выйти в мир и ударить по обывательскому сознанию. Нечего жалеть эту вату. (Константину.) Ты придешь? Или такие шутки не по тебе?
КОНСТАНТИН. Мы придем с профессором на вас посмотреть.
ПРОФЕССОР. Да, это занятнее, чем взбивать подушки.
Михаил, не прощаясь, уходит. На пороге остается раздавленный венок.
Картина 4
Городской сквер. Подготовка к перформанс-карнавалу. Михаил во всем старом и рваном, босиком, лицо измазано сажей. В руках у него веревка с привязанными к ней пустыми пивными банками. Ольга и Мария в белых хламидах, сшитых из простыней и накинутых поверх одежды. Профессор, обмотанный связками сарделек и баранок, в квадратных очках, изображающих диптих Энди Уорхола «Мэрилин Монро», сидит на коленях в продуктовой тележке. Тележка до краев полна шелестящего мусора: пустые упаковки, этикетки, рекламные купоны. Константин и Александр одеты цивильно. Рядом небольшая группа прочих с плакатами: «Даешь второе пришествие!», «Чаем воскресения смыслов!», «Акриды и дикий мед вкуснее жвачки!» и др.
МИХАИЛ. Если привяжется полиция, скажем, что мы православные активисты. Нас не тронут.
МАРИЯ. А плакаты куда? Под хламиды? В урны?
МИХАИЛ. Плакаты можно не прятать. Из ментов никто вчитываться не будет – образования не хватит. Они только удостоверения и паспорта читают.
МАРИЯ. Что-то я волнуюсь немного. Как перед зачетом по сценической речи.
МИХАИЛ. Пустяки. Представь, что вокруг одна отъявленная бесовщина, а ты, точнее, у тебя…
АЛЕКСАНДР (перебивает). Кадило в руках.
Смех. Легкое побрякивание пивных банок.
МАРИЯ. Ух, я бы пошла!..
АЛЕКСАНДР. Где махнет – там улица, отмахнется – переулочек. Отец Герасим – вылитый!
МИХАИЛ (напевает). Я ищу таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных, е-ее.
АЛЕКСАНДР, ОЛЬГА, МАРИЯ (подхватывают песню, громко). А когда я их найду, мы уйдем отсюда прочь, мы уйдем отсюда в ночь, мы уйдем из зоопарка-аа-ааа! Мы уйдем из зоопарка-аа-ааа!
МИХАИЛ. Кайф!
МАРИЯ. А тележку тоже не бросаем?
АЛЕКСАНДР. Своих не бросаем, пленных не берем, на вопросы не отвечаем.
МИХАИЛ. Да, тележка еще пригодится.
АЛЕКСАНДР. Завтра на ней юбиляра катать будем. Да, Миша? (Профессору.) Как вам, кстати, в ней, удобно?
ПРОФЕССОР. Тележка добротная, колесики ходкие: хоть сейчас иконку в руки – и милостыню собирай.
АЛЕКСАНДР. Честно говоря, не ожидал, профессор. Вас увидел – и сам развеселился. Перестройку, начало девяностых вдруг вспомнил: тогда почти так же одевались. Кто рокер, кто националист, кто со справкой из дурки – сразу и не разберешь. Да, времена студенческие, когда за ночь отрывной календарь на месяц вперед искуривали, а в литровой банке бычки…
МИХАИЛ (перебивает). В томате. Ладно, ностальгировать можно долго. А прошлое само не воскреснет. Докурим и двинемся, что ли?
ОЛЬГА (в стороне от остальных). Костя, а ты всегда такой сосредоточенный и молчаливый? Слова для стихов бережешь?
КОНСТАНТИН. Не для плакатов же их беречь…
ОЛЬГА.