«Будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас», – смиренный Пётр всё ещё не изменил себе.
И зачем только он согласился помогать разбирать институтские архивы? Какое ему дело до того, что их переводят в другое здание, а этот памятник архитектуры навсегда превратится в торговый центр? Только вчерашнее приподнятое по случаю дня рождения и любимого праздника настроение могло быть слабым оправданием столь опрометчивым обещаниям.
– А, Петруша, а вот и ты! – ласково обратился к нему старенький архивариус. – Спасибо, дружочек, что пришёл на зов старого архивного волка.
– Не стоит благодарности, – процедил Петропавел. – Вы же знаете, что я интересуюсь историей нашего края, тем более родного института.
– Ну что ж, – опечалился такой формальности архивариус, – тогда давай начнём. Я тут всё приготовил.
Петропавел занял подготовленное рабочее место и углубился в папки и подшивки. Вдруг поперёк очередной рукописи на стол опустился рулон старых, пожелтевших ватманов.
– Смотри, что я на шкапу нашёл, – улыбался архивариус. – Стенгазеты. Сорок лет пылились.
– Хорошо, я их тоже посмотрю. – Петропавел нервно отодвинул находку в сторону. Но странное тревожное предчувствие уже охватило его.
Минут через сорок, когда архивариус наконец-то вышел, он с хрустом развернул плотную трубку листов и прижал по краям увесистыми папками. Взгляд зацепился за фотографию в самом центре верхней газеты, сердце сдавило и показалось, что воздух вдруг стал тяжёлым и густым. С фото на него смотрела мама – юная и прекрасная (такой он её и помнил), а рядом с ней (сердце ухнуло о рёбра) стоял сам Петропавел. Он мотнул головой, наваждение прошло, но мужчина на фото был поразительно похож на отражение, которое Петропавел рассматривал с утра в зеркале в собственной ванной. На ум сразу пришли столько раз повторённые бабушкой слова: «Глаза-то у тебя Машины, а лицом-то весь в отца, чтоб его черти в аду пытали, если найдуть». Петропавел аккуратно отклеил фотографию, спрятал её в карман и стал нетерпеливо вчитываться в содержание стенгазеты. Обычная статья про достижения советских студентов «на картошке». Подпись под фотографией гласила: «Студентка третьего курса Мария Водолазкина и преподаватель истории И. Д. Святский». Петропавел быстро свернул газеты, резко поднялся из-за стола и обратился к только что вернувшемуся архивариусу:
– Где данные по преподавателям сорокалетней давности?
– Что это ты так переполошился, Петруша? – искренне удивился тот.
– Нужно кое-что проверить. Срочно.
Архивариус не стал противиться столь решительному требованию и принёс папку с личными делами преподавателей за 70–80-е годы. Петропавел отыскал нужную фамилию – Святский Иосиф Давидович. «Святой предатель!» – пронеслось у него в голове. Петропавел переписал адрес, вернул папку и продолжил педантично разбирать стопки никому не нужных бумаг.
Ровно в шесть часов он покинул архив, сухо попрощавшись со стариком архивариусом и бросив уже в дверях, что, скорее всего, в ближайшие дни не сможет ему помочь.
Петропавел медленно шёл по знакомым улицам. Возможно, этим же маршрутом когда-то ходила и его мать к этому греховоднику.
«Воздаст противникам Своим – яростью, врагам Своим – местью», – тихо подначивал Павел.
Найдя нужный дом, Петропавел некоторое время стоял у подъезда, напряжённо вглядываясь в загорающиеся в вечерних сумерках окна. За одним из них, возможно, сидит его престарелый отец – предатель и убийца. Мать и бабушка всегда учили, что старость нужно уважать и прощать стариков за грехи молодости, ибо никто не свят и всяк ответит перед Господом в Судный день. Простить, уйти и навсегда забыть о нём казалось таким простым и искренним решением. Но Павел вскипел от одной только мысли о прощении и потребовал немедленного отмщения. Только месть может упокоить копания в себе и даровать надежду на успокоение. Только кровь закланной жертвы может залить костёр ненависти и алчного отмщения. Тогда можно будет наконец с лёгким сердцем припасть к кресту на могиле матери с единственным «свершилось» на устах.
На улице было неожиданно прохладно для середины лета, и по-осеннему резкий ветер из подворотни загнал Петропавла внутрь. В подъезде было ещё довольно светло, и под звонком нужной квартиры он с удивлением прочитал чернильную надпись, как в старых коммуналках: «Святская Руфь Моисеевна». Вся семейка у него святая. Очевидно, за долгие годы в квартире так и не сменились хозяева. Петропавел нервно вздохнул и нажал кнопку звонка. Раздался резкий, дребезжащий звук, и Петропавла передёрнуло. За дверью послышались шаркающие старческие шаги. «Дурак! – подумал Петропавел. – Почему я не вернулся домой?..»
В замочной скважине обшарпанной двери залязгал ключ. Дверь приоткрылась, в щель выглянула старушка, такая низенькая, что была Петропавлу чуть ли не по пояс. Женщина подслеповато прищурилась, ахнула и попятилась в квартиру. Петропавел распахнул дверь, шагнул внутрь и побыстрее захлопнул её за спиной. Отступать было нельзя.
Старушка вдруг вся просияла, глаза засветились какой-то неземной любовью, она раскрыла объятья и крепко обняла Петропавла.
– Это сын мой, пропадал и нашёлся! – прошептала она и ещё крепче сжала руки.
Петропавел стоял в растерянности. Больше всего ему хотелось вырваться из не по-старушечьи крепких объятий. Того, кого он искал, не было здесь, нельзя было тратить время на эту чужую и странную особу.
– Ну что же это я тебя на пороге держу, Ёсенька! – захлопотала старушка. – Вот, бери тапочки, сохранила твои любимые, разувайся, проходи. Ну же, Ёсенька!
Петропавел покорно надел стоптанные, но чистенькие тапочки, которые оказались точно впору, и проследовал за старушкой на кухню.
– Ах, Ёсенька, Ёсенька, что же ты не предупредил? Уж я бы тебя встретила, уж я бы расстаралась. Сейчас, у меня борщик остался, – продолжала хлопотать бабушка. – Что же ты молчишь, Ёсенька? – вдруг встрепенулась она.
Внимательно посмотрев на гостя, она задумчиво ответила сама себе.
– Да ты же не Ёсенька! Ты посмотри, какой ты стал – Иосиф Давидович! – заключила она с гордостью.
– Да я и сам не знал, что смогу зайти, – решил поддержать разговор Петропавел, чтобы не вызывать лишних подозрений у словоохотливой старушки.
«Значит, это моя вторая бабушка», – его ещё раз передёрнуло.
– Ну конечно, ты не знал, Ёсенька, конечно, – продолжала ворковать та. – Где ж тебе, богобоязненному, знать, куда тебя зашлют в следующий раз-то. Ты из Преображенского теперь куда путь держишь? К патриарху? Да, Ёся? Ах, хорошо было бы тебе в столицу перебраться, ты же вон у меня какой – видный, и вовсе ты не старый, даже и не поменялся ни капли за эти долгие лета, только глаза какие-то другие. Мудрее, что ли… – задумалась старушка, замерев с половником над кастрюлей. – А ты почему так странно одет? – вдруг спросила она. –