ОЛЕГ. Костя, слезай давай. Это опасно.
МАРИНА. Да че там опасного? Он же за перила держится.
ОЛЕГ. Ты дура совсем. Ты знаешь, какое там напряжение? Костяй, давай слезай быстро. (Бежит к мосту.)
Костя идет к спуску с моста, но железнодорожные мосты на маленьких станциях почему-то устроены так, что с каждой стороны есть только лестница на подъем. Чтобы спуститься, надо вернуться обратно. Либо пересечь перекладину под напряжением, аккуратно перешагнуть провод и спуститься с другой стороны. Что он и делает.
КОСТЯ (кричит). Маринка, ты запомни этот момент. Я тут был. Спускаюсь. Все гузэн.
МАРИНА (Олегу). Ну вот видишь, все хорошо. Че ты так заволновался? (Целует его.)
Вспышка. Костя летит с моста вниз. Конец пленки.
ТАНЯ. И только я подумала все это, Костя вдруг на этот мост взлетел, а потом вспышка – и все.
ОЛЕГ. Я тебя ужасно ждал тогда. С утра проснулся такой и понял, что все. Не могу без тебя. Решил, что замуж позову, как только ты в Гать приедешь. Ну а че тянуть? Институт окончили, работа была, жить есть где. Мать предупредил, что за невестой уехал.
ТАНЯ. А вернулся с Мариной.
ОЛЕГ. Я прекрасно понимаю, что это выглядит как сцена из очень плохого фильма. Но именно так и было. Я ждал тебя и постепенно напивался. А жара была. Мы с Костяном еще шпалы потаскали – устал я. А тебя все нет и нет. И че-то я так разозлился тогда. Будто и не я. И повода не было: ну задерживаешься, например, бывает. А Костян с Маринкой все обнимаются, воркуют. Ну, и я со злобы решил ее отбить.
ТАНЯ. Зачем?
ОЛЕГ. Вот от дури какой-то, говорю. Она мне и не нравилась даже. Раз подкатил – а она, вижу, не против. Я ее в малину затащил, пока Костян не видел, а она не сопротивляется, хохочет. И у меня реально солнечный удар будто случился. Дальше все как в тумане. Мы зашли за тобой, дядя Костя говорит: «Нету, ждем. Идите, – говорит, – пока к мосту, искупайтесь, там народу нет». Ну, мы и пошли. Я Маринку хватаю, а Костя не видит. У него ж зрение минус восемь, и линза одна, пока мы шпалы таскали, выпала, ему с таким зрением вообще тяжести нельзя, а он молчал. В общем, линза выпала, он реально как слепой шел. А Маринке не хотел показывать. Подходим к мосту, он на него смотрит и вдруг так обрадовался! Увидел, что на нем написано «Костя» вот такими буквами. И, по ходу, не столько надписи обрадовался, сколько тому, что вот, увидел же! У них же, у близоруких, свои радости. Он мне рассказывал как-то, как в первый раз увидел, что дома из кирпичей состоят. В двадцать один год. За год до смерти. Строитель. Я говорю: «А че, ты в натуре не видел раньше?» Нет, теоретически он, конечно, об этом знал. Но пока линзы не надел, видел только на двадцать сантиметров перед собой, прикинь? А очки стеснялся носить, стекла вот такой толщины потому что были. Как вот так можно жить, я не понимаю. И вот он видит эту надпись и счастлив, что сам увидел. «Это про меня!» – кричит. И как взлетит на этот мост, я опомниться не успел. Вдруг вспышка – и он летит вниз. Мы с Маринкой подбегаем к нему, а он лежит вот так. Кисти вот так скрючены, а пальцы все черные. Как за перила держался, так и осталось. Я его начал трясти, поднимать, а Маринка говорит: «Не трогай. Это все». Я обматерил ее тогда. Пульс слушаю, а он тукает, прикинь! Я обрадовался. «Костя! – кричу. – Костян, вставай!» – кричу. А пульс так тук… тук… тук… И вдруг затих. Я его на руки схватил и потащил, а он такой тяжелый сразу стал. Мы упали вместе прямо на шпалы. И я думаю: «Хоть бы сейчас какой-нибудь поезд проехал, чтобы разом все – и все». И ни одного поезда, как назло. А потом уже помню, как Маринка меня за руку держит у меня дома. Гладит и че-то говорит, говорит, говорит… И мне так спокойно вдруг стало с ней, что я уснул. И, видимо, до сих пор спал. Все проспал.
Таня гладит Олега по голове, целует. Он плачет.
ТАНЯ. Милый мой, бедный, хороший.
ОЛЕГ. Ведь это мой лучший друг был, Танька! Лучший мой друг. Единственный. Я ему все вообще рассказывал, ему одному. И тут я такая мразь вдруг. Зачем я все это сделал? Зачем я Маринке жизнь сломал?
ТАНЯ. Все позади уже, и Костя, я думаю, вас давно простил.
ОЛЕГ. Как бы он нас простил, если его нет?!
Фотография пятая
Марина с перевязанной полотенцем головой слоняется по дому. Приляжет, опять встанет. Берет телефон. Набирает номер.
МАРИНА. Севилья? Дочь… А сколько? Ох, прости, зайчонок, у меня мигрень, я на часы и не смотрю. Папа? Купаться ушел.
В калитку стучат.
МАРИНА. А вот и пришел уже. Все, спите, доча, не волнуйтесь. Целую.
Подходит к калитке.
МАРИНА. Кто там?
КОСТЯ. Извините за поздний визит. Это Костя.
МАРИНА. Костя?..
Открывает дверь. Перед ней стоит молодой парень лет двадцати.
КОСТЯ. Здравствуйте.
МАРИНА. Здравствуй… те.
КОСТЯ. Я маму потерял, она не у вас?
МАРИНА. Маму потерял… У нас так в Чернушке говорят: «Че, маму потерял?» Какую еще маму ты потерял, мальчик?
КОСТЯ. Таню. А вы – Марина, да?
МАРИНА. Я Марина, ты Костя. Я схожу с ума, да?
КОСТЯ. У вас просто очень много событий за один день. Так мама не у вас?
МАРИНА. Мама с папой пошли купаться, сынок. Не видишь, пляжный сезон вовсю идет? Все, давай шагай, парень, пока я мужа не позвала.
КОСТЯ. А мужа Олег зовут.
МАРИНА. А ты хорошо подготовился. Изучил, так сказать, вопрос. (Кричит.) Олег!
КОСТЯ. Поймите, я не вор. Можно я у вас посижу, пока они не вернулись? Я пошел фотографировать, а ключи забыл. Пришел, а мамы нет. И дождь.
МАРИНА (заметила). И правда, дождь… А я думаю, что у меня так голова раскалывается? Ладно, проходи.
Иногда, говорят, проще дать, чем объяснить, почему нет. Иди вон в палатке посиди.
Костя входит в палатку.
МАРИНА (кричит ему). Сейчас табуретку принесу. Не холодно там?
КОСТЯ. Все гузэн.
МАРИНА (действительно приносит табуретку). Как ты сказал?
КОСТЯ. Все гузэн.
МАРИНА. Ты не можешь так