Он смотрел в небо, не заметив, как оказался на самой окраине города, перед большой дорогой, по которой мчались с огромной скоростью автомобили. Их быстрый ход завораживал так, словно они жили своей собственной жизнью, жизнью технических существ, безразличных к жизни людей. Они летели к своим непонятным для человека целям, и в их безумном движении было что-то неземное, невозможное, невероятное. У них собственное царство, величественное и идеальное, в котором все происходит по совершенно иным законам, нежели здесь, на земле, с ее застарелой корой, под которой находилась не нужная никому память обо всех живших, а теперь умерших людях. А автомобили вечны, им неведома смерть и гибель, пускай смертные умирают своей смертью; автомобили будут так же вечно стремительно лететь над миром в свое, недоступное людям, божественное бытие.
Уже вечерело, и все события последних двух дней переплелись в странный и причудливый узел, образовав завязку чего-то нового, неизведанного и, скорее всего, гибельного.
VI
Осознав, что он очутился в каком-то далеком и странном месте, где раньше никогда не был, Неф немного пришел в себя. Он подумал, что дома, скорее всего, уже взволновались его долгим отсутствием, но это принесло не тревогу, а приятное чувство, что наконец началось что-то важное. Пусть переживают, пусть страдают и убиваются, если у них хватит на это моральных сил, пусть закажут панихиду или за здравие, наймут самых известных сыщиков, пусть примирятся в конце концов с его исчезновением, все равно, главное – что он изменил траекторию своей жизни, направив ее вектор в сторону абсолютной непредсказуемости.
Наверное, это было сумасбродство, кризис среднего возраста, как любят говорить сведущие люди про всякие странности, которые происходят чаще всего в эту пору жизни. Бывают действительно экстремальные проявления как с мужской, так и с женской стороны. Неф вспомнил, как кто-то рассказал ему один довольно редкий и в общем-то дикий случай. Одна хорошо сохранившаяся, привлекательная женщина, подойдя к сорокалетнему возрасту, неожиданно пустилась в невероятный разврат, длившийся несколько лет, в течение которых она сменила более двадцати партнеров, и когда ее муж узнал об этом, он лишился рассудка. И никакое лечение не помогло; он с тех пор в клинике, а она, когда пришла в себя, чуть не умерла от горя. Сейчас нищенствует, молится, скорее всего, закончит монастырем или чем-то в таком духе. Что ее толкнуло на это, понять было невозможно. Однако бывает и такое.
Да, этот кризис – страшная сила. Но Неф чувствовал, что это не про него, что у него совсем другая история, что дело здесь не в психологическом страхе старости и смерти, который именно на этом возрастном рубеже дает о себе знать впервые с особой силой. Он испытывал невероятное чувство освобождения; и пускай он умрет хоть завтра, хоть сейчас – уже не отменить этого чувства. Это было очень странно, и Неф действительно удивлялся себе, своей дьявольской решимости, которая проснулась в нем именно тогда, когда время пробило этот час. Он понимал, что поступает неразумно и аморально, безответственно и просто непонятно. Но эта непонятность больше всего и разжигала его, больше всего давала сил и уверенности в правильности избранного пути. Пускай думают, что его убили, похитили – что угодно; он уже никогда не вернется туда, где провел все эти годы.
«Нужно уехать в другой город, немедленно, прямо сейчас». Эта мысль возникла как естественное и само собой разумеющееся продолжение родившегося замысла. И ведь странно, что Неф не был ни алкоголиком, ни наркоманом, никогда не проявлял склонность к девиантному поведению, даже в молодости, вообще не отличался особыми экстравагантными, в том числе и творческими, проявлениями своей натуры. Конечно, серостью он не был, но был, как говорится, вполне нормальным человеком. В чем-то интересным, своеобразным, незлым, довольно логичным и предсказуемым. И ловеласом он не был; Сонечка – какое-то удивительное исключение, как он уже определил – дар, который он утратил в силу своей нерасторопности и как раз из-за отсутствия явно авантюрного начала.
Нужны были деньги, чтобы уехать из города. Кредитка была пуста, в карманах нашлось только на такси до Михалыча.
Водитель попался, как назло, разговорчивый. Неф был в таком состоянии, что менее всего хотел бы с кем-то общаться, тем более с шофером. Он вообще терпеть не мог все такие навязанные ситуацией разговоры, предпочитая вежливое молчание или легкое согласие, если шофер оказывался говорливым. А сейчас этот развязный толстяк за рулем страдал буквально недержанием речи и позволял себе говорить все, что было в его огромной, но явно пустой голове. Неф удивлялся таким людям: почему они считают, что все должны чувствовать то же самое, что и они? Им и в голову не придет, что другой – это другой, что он попросту может видеть какие-то вещи иначе. Кстати, таким же был и Михалыч, и поэтому Неф ехал к нему без особого удовольствия, предчувствуя неприятные для себя минуты вынужденного с ним общения. Не дай бог он его затянет в гости, будет заставлять выпить и прочее.
Он уже придумал, что скажет, зачем ему так срочно понадобились деньги, которые он сразу же вернет, как только приедет к дядьке, который вызвал его срочным сообщением о своей болезни. А дома на нулях, сорокалетие как-никак. Но Михалыч должен его извинить, что не пригласил, все-таки есть какое-то суеверие на этот счет, черт его разберешь, какое, но народная молва связывает эту дату, скорее всего, с сороковым днем, когда душа уже точно покидает тело и вообще все земное, воспаряя в небесные обители, где ангелы и те воздушные эфирные сущности кружат хоровод вечной благодати, в котором мы, бестелесные и бесплотные, должны соучаствовать, испытывая вечное блаженство от соприкосновения с таким чудом вечного бытия, которое хоть и усеченное, но зато вечное и которое было целью стремлений всех великих мира сего, которые, оказывается, ни к чему другому никогда и не стремились, а хотели только избавиться поскорее от этого гнусного тела, привязанного страстями к пошлой равнине жизни, чтобы воспарить в горние вершины бытия, в которых сам Творец вершит судьбы мироздания, определяя ход вещей, ход самого времени.
Серое небо, расцвеченное розовыми полосками, казалось детским рисунком. Так неумело и в то же время по-особо-му трогательно невинная рука вывела этот узор, запечатлев какой-то пускай самый ничтожный и незначительный, но все же фрагмент бытия. Такой фрагмент, который при других обстоятельствах мог бы стать