Как же в этот момент я ненавидела миротворца и правозащитника! За тяжелую ночь, за опасность, которой старые пропойцы подвергли меня и детей, за их беспутное пьянство и поганую жизнь.
Задремала я на полу, прислонившись к стене, сжимая в правой руке кинжал, а когда открыла глаза, часы показывали семь утра. Дети спали вповалку на диване. Разобрав баррикады и приоткрыв дверь, я увидела, что Лев Арнольдович храпит в прихожей, упав лицом на обувь, а его друг Саша Мошкин без штанов растянулся на топчане в комнате Аксиньи и, судя по запаху, несколько раз описался.
Растолкав Глафиру, я заявила, что не собираюсь больше оставаться в этом доме и чтобы она немедленно звонила матери в Испанию.
– Когда вернешься, Полина, принеси нам что-нибудь поесть, – попросила Глафира и повернулась на другой бок. Она даже не поняла, о чем речь, подумав, что я, как обычно, иду на работу.
Меня трясло от негодования, и, выйдя на улицу, я пешком отправилась в сквер, разбитый у Теплого Стана. Денег снять комнату у меня не было. «Может быть, удастся найти приют у какой-нибудь порядочной женщины за мелкую помощь по хозяйству», – мечтала я. Просидев полдня под кривыми березами, которые всем своим видом жаловались на окружающую среду, я разговорилась с двумя пожилыми москвичками. Одна из них рассказала про драчливого внука-наркомана, а вторая – про больницу.
– Всю ночь я лежала на каталке в коридоре, а больные, когда шли в туалет, держались за поручни каталки, поэтому я каталась туда-сюда, пока один дед не завез меня в туалет. Слава богу, дочка явилась. Дала взятку врачам, и меня выкатили обратно.
Мне женщины посочувствовали, но к себе не позвали. – Тебе в том доме опасно, алкаши могут изнасиловать, – вздохнули они. – Пока лето, лучше ночуй на улице.
Домой я возвращалась в унынии: мне не хотелось видеть пьяную компанию и голодных детей. Я всерьез подумывала над тем, чтобы взять свои вещи и уйти на улицу.
Когда до дома оставалась всего пара остановок, я поняла, что мне нужно в туалет, и свернула с тротуара. Последнее время лес не казался мне местом покоя и умиротворения, он выглядел зловещим, и я полагала, что он полон неприкаянных душ и не похороненных с молитвой тел. Я шагала по тропинке, и вдруг меня словно током ударило. Такое случалось с детства: если кто-то пристально глянет или где-то лежит ценная вещь – меня будто поражала невидимая молния. В полном недоумении я завертела головой и в какой-то момент посмотрела вверх: в развилке высоченной сосны лежал черный кот. Его лапы безжизненно свисали вниз. Я прищурилась и заметила снежинку у самого носа кота.
Во время войны зверей забрасывало на деревья взрывной волной. Перед глазами пробежали сны о мертвых в лесу, и мне стало не по себе. Наверное, глупый кот забрался туда, спасаясь от собак, неделю орал, охрип и умер. Я громко пожелала:
– Царство Небесное! Иди на радугу, кот!
Вначале одно ухо шевельнулось, затем второе, и кот открыл желтые глаза. Взяв свои слова обратно, я начала подзывать его, но он не реагировал. Поняв, что на сосну за котом полезет разве что сумасшедший, я поспешила домой.
Старые друзья отходили от похмелья: правозащитник Мошкин раскачивался над пластмассовым тазом и гудел как паровоз, вызывая рвоту, а Лев Арнольдович спокойно пил пиво из бутылки.
– Полина, где еда? – бросились ко мне дети.
– Еды нет. Есть кот, которому нужна помощь, – ответила я.
Солнце над Москвой клонилось к закату, озаряя лес бордовым светом, а мы, выбежав из подъезда, нашли в траве длинную арматуру и попытались ею поддеть кота. Промучившись около часа, я отправила детей за отцом, пообещав сделать на ужин лепешки с творогом как вознаграждение за труды.
Лев Арнольдович пришел к нам на помощь. Он охотно крепил скотчем и веревками ветки, чтобы получился внушительных размеров шест. Мы пару раз достали до кота и даже подкинули его, но он упорно приземлялся обратно в развилку.
– Все! – Лев Арнольдович махнул рукой. – Надо идти в лесничество за пожарной лестницей! – И он с мальчиками ушел.
Дома я готовила лепешки и варила гречку, извлеченную из тайника, а Глафира, Аксинья и Ульяна толкались на кухне. Аксинья не буянила, вела себя смирно, потому что сильно проголодалась.
Через час пришли Лев Арнольдович, Христофор и Любомир.
– Ура! Мы спасли кота! Кот жив! – восторженно кричали они.
Оказалось, что по пути в лесничество они нашли поваленную тонкую березу, довольно длинную. Ею Лев Арнольдович сбросил кота на землю.
– Кот летел! Вертел лапами в воздухе, как мельница! А потом убежал! – кричал Любомир.
На радостях я не стала высказываться по поводу вчерашней попойки и накормила всех лепешками и гречкой.
Продолжение следует.
Драматургия
Данила Привалов
Драматург Данила Привалов родился в Санкт-Петербурге в 2003 году. Автор пьес «Пять-Двадцать пять» (поставлена в Тюмени, Москве, Саратове, Санкт-Петербурге (дважды), Екатеринбурге (дважды), Казани, Таллине (Эстония), Челябинске, Благовещенске, Чебоксарах, Самаре, Воронеже, Ельце, Владивостоке, Таганроге. Переведена на английский и французский языки. Опубликована в американском журнале «Theatre»; «Люди древнейших профессий» (поставлена в Казани, Москве, Петербурге (дважды), Вильнюсе (Литва), Польше, Болгарии. Переведена на литовский, польский и болгарский языки); «Декабристы, или в поисках Шамбалы» (поставлена в Петербурге и Челябинске); «Прекрасное далёко» (поставлена в Барнауле, Якутске, Омске, Петербурге (дважды), Йошкар-Оле, Южно-Сахалинске, Новосибирске, Челябинске, Москве, Новошахтинске, Семипалатинске, Владикавказе, Тобольске, Нальчике, Братске. Переведена на немецкий, японский и болгарский языки); «Чёрная» (нигде не поставлена). Победитель Конкурса молодых драматургов в номинации «Большая пьеса». Автор сборника «Люди древнейших профессий и другие пьесы».
Прекрасное далёко
Максу Васюку, который так и не дочитал эту пьесу
Уле Фомичёвой, хорошему человеку
Ксюше Фоминой, которая сегодня появилась на свет
Грустная утопия в двух частях
– А что будет дальше?
– В смысле – дальше?
– Ну вот, например, через год, через два года, через десять?
– То же и будет.
– И через сто будет?
– И через сто. И через тысячу. А дальше – посмотрим.
– А ты сколько здесь?
– Не знаю… Время тут не посчитать. Все часы останавливаются.
– А что, у кого-то часы есть?
– Ну, пробовали сделать. Часовщиков здесь много. Люди тихие, аккуратные. А вообще, не нужно оно здесь, это время. Мужика недавно встретил, испытателя бывшего. Он на Свободе испытывал скафандр космический. Представь себе: