немного отдышаться и, себя храня,
открыто улыбнуться, душою не кривя».
Пойду пройдусь куда глаза глядят
неспешно по дороге и швырну в закат
рутину дня, которой был объят,
и молвлю тихо: «Здравствуй, вечер-брат».
11 ноября 2021 г.
Время
Время – автор людской жизни!
Время – лекарь и знаток!
Время – рок, вершитель тризны!
Время – быстрый мотылёк!
Время – чудо, искуситель!
Время – воля и острог!
Время – явь и покровитель!
Время – Дьявол! Время – Бог!
11 ноября 2021 г.
Эх, не тренькает боле гитара
Эх, не тренькает боле гитара
на задворках родного двора,
отошёл уж от дел запевала
и давненько сменил амплуа.
Уж давно не горланит он песен,
весь в заботах, дом и семья;
круг друзей, который был тесен,
разбросала по свету судьба.
И лишь когда идёт по тропинке
вдоль задворок родного двора,
возвращает память к картинке,
где гитара поёт до утра.
Эх, не тренькает боле гитара
на задворках родного двора,
отошёл уж от дел запевала
и давненько сменил амплуа.
8 ноября 2021 г.
Эдуард Дипнер
Родился в Москве. Окончил Уральский политехнический институт (заочно). Инженер-механик.
Трудился начиная с 16 лет, рабочим-разметчиком, затем конструктором, главным механиком завода. С 1963 года – главным инженером заводов металлоконструкций в Темиртау Карагандинской области, Джамбуле (ныне Тараз), городе Молодечно, Минской области, городе Первоуральске, Свердловской области, городе Кирове, а также главным инженером концерна «Легконструкция» в Москве.
С 1992 по 2012 год работал в коммерческих структурах техническим руководителем строительных проектов, в том числе таких как «Башня 2000» и «Башня Федерация» в Москве, стадион в Казани и др.
Пишет в прозе о пережитом и прочувствованном самим.
Художник
Отрывки из повести
Он держался двое суток, стиснув зубы, противился темной волне, поднимавшейся в душе. Чтобы отвлечься от тяжких дум, читал американские детективные романы, которыми запасся на рынке в Измайлове. Сложные нити приключений сыщика Лу Арчера с трудом доходили до него, и билась мысль, тяжелая, как каменный валун: вся жизнь пошла насмарку. Он мечтал о жизни художника, он хотел открыть глаза людям, донести до них красоту окружающего мира, и осознание этой красоты сделает людей чище, счастливее. Красота окружающего мира не лежит на поверхности, ее заслоняют мелкие досадные детали: грязь от людских и промышленных извержений, сломанные ветви деревьев, грубость людей, измученных повседневным трудом, людские жадность, зависть и лень. Подвиг истинного художника – показать мир красоты, очищенный от этих случайных наслоений, будить в душах людей стремление менять этот мир и свои жизни. Но людям почему-то не понадобилось творчество Сергея. Они охотно покупали только грубые подделки под красоту: лебедей на зеркальных прудах, томных красавиц и букетики искусственных цветов. Может быть, потому что за этими суррогатами они прятали свои низменные порывы и свою больную совесть?
Так ведь и сам он прожил свои сорок с лишним лет в свое удовольствие. Никого не осчастливил, ничего, кроме горя, не принес своим родителям. В свое удовольствие занимался живописью, а в результате все его работы разлетелись бесследно. Что осталось у него в итоге? Ничего, кроме неясного томления, неудовлетворенности и непонимания, как дальше жить, и эту неудовлетворенность мучительно хотелось залить, погасить.
Дом художника на Крымском Валу оказался огромным нелепым зданием со множеством залов, лестниц и коридоров. По коридорам стайками ходили бородатые художники с воспаленными глазами, и Сергей мыкался по этим коридорам, не зная, к кому обратиться. Он ощущал себя лишним, инородным телом в кипящем водовороте озабоченных людей, хлопающих многочисленными дверями, размахивающих руками и беспрерывно переговаривающихся на странном диалекте, отдаленно напоминающем русский язык. Уже второй час он бесплодно ходил по Дому, третий, четвертый раз обходя бесконечные переходы и мелькающие двери. Одну из бесчисленных дверей он случайно толкнул. Там, за дверью, была тишина, и за одиноким столом сидела, подперев подбородок рукой, одинокая маленькая грустная девушка. Сергею она показалась похожей на васнецовскую Алёнушку.
– Можно к вам обратиться? – спросил Сергей.
– Да, – грустно ответила Алёнушка.
– Я вот хотел спросить…
– Спрашивайте, – печально сказала Алёнушка.
– У меня вот командировочное удостоверение, я приехал…
– Давайте, – с тоской произнесла сказочная дева.
Алёнушку звали Надей, ее посадили в эту маленькую комнатушку три дня тому назад, чтобы организовать выставку репре… ой, в общем, каких-то потерпевших художников, толком не объяснили каких. И вот уже третий день она…
Теперь их было уже двое, и Алёнушкина грусть постепенно проходила. Алёнушка-Надя как-то сразу уверовала в тягучую тяжеловесность этого провинциала в плохо подогнанном, мышиного цвета костюме с торчащими карманами, в скверных, нечищеных ботинках. Он не был речист, но глыбой стоял за спиной, когда она пробивала в отделе кадров поселение Сергея в гостиницу на ВДНХ, разыскивала в запасниках Дома художника присланные из Караганды посылки с картинами на выставку и отвоевывала зал для самой выставки. Выставка, конечно, была провозглашена, но ей, этой выставке, нужно было приделать ноги, иначе бы ничего не состоялось. Шел девяностый год, страна тонула в переменах, митингах, демонстрациях и дискуссиях, и никому не было дела до каких-то там принятых решений и постановлений. Ветры перемен, сквозняки свободы и пыльные бури разрушений веяли над страной, грозя обрушить все ранее построенное и плохо пригнанное. Уже не было Советского Союза, но еще не была построена Россия, мучительно возникающая из хаоса обломков прошлого.
«Откуда у этой худышки-девчонки берется кипучая энергия?» – недоумевал Сергей. А Надя неутомимо бегала по кабинетам, нашла давно отпечатанный, но забытый за ненадобностью плакат:
«Художники – жертвы сталинских репрессий.
Выставка в Доме художника.
Крымский Вал, 10».
Этот плакат теперь красовался на входе в здание со стороны набережной.
Картина рождалась мучительно долго, несколько раз переделывалась. Заснеженная долина с чахлыми, обломанными кустарниками и прошлогодней серо-желтой осокой. Сиротливые, тощие березки изломанно тянутся навстречу друг другу, словно моля о помощи; сквозь снежную корку ржавыми пятнами проступает болото; одинокий заячий след теряется в больных синеватых тенях; суровыми темными и беспощадными эшелонами наступает оголенный лес, теряющийся вдали, в