От первых бревен, первых окон
До первых глав, до верхних глав,
Храм звал подумать о высоком,
Являл крутой онежский нрав.
Здесь вся судьба его читалась
По строкам бревен – вместо букв,
И от него нам в дар достались
Смиренный нрав и вечный бунт.
Корни
Я знаю: корни память берегут
О Соловках, Урале или Вологде,
О той земле, где рос когда-то дуб,
Роняя в бурю бронзовые желуди.
Они, как наконечники копья,
Пронзали все отжившее и слабое,
Их корни в вечной хляби бытия
Удерживали твердь орлиной лапою
И дерево выталкивали вверх
Натруженными, жилистыми спинами,
Где вьется ворон, где взлетает стерх,
Курлыча над бескрайними равнинами.
Так и растут дубравы на земле,
Сражаясь с бурей, обжигаясь в пламени.
Их корни возрождались и в золе,
Сдвигали камни по веленью памяти.
В них что-то человеческое есть,
Они, как мы, в спокойной жизни маются.
И будто молча защищают честь —
Не гнутся, не сдаются, не ломаются.
Разносят заповедные ручьи
По всей земле бунтующие желуди,
Их крохотные легкие ладьи
Находят пристань в поле или в городе.
И корни их, очнувшись в тот же миг,
Уже растят побеги своенравные,
И листиков мистический язык
Слагает новый эпос над дубравами.
Здесь девясил растет из тех корней,
Как иван-чай, как все дубы столетние.
И разве что-то может быть родней,
Чем эти рощи – светлые, заветные?..
Слепой
Он стар и слеп. Его зовут Старик.
Он сам с собой о чем-то говорит,
В руках лишь посох – все его добро,
Но в волосах без меры серебро.
Живет он – ни кола и ни двора,
Нет у него и пса-поводыря,
И нет друзей, а значит, нет врагов,
И сам он тих, как звук его шагов.
Но он не прост… Он в памяти хранит
Звон палочки о сталь и о гранит,
Скрип дерева усталый на мосту,
Скрывающий от зрячих пустоту.
Когда идет по городу слепец,
Он слушает биение сердец,
Он слышит нашу жалость или страх
И замершее слово на устах.
А майским днем, восторга не тая,
Он различает в трели соловья
Два голоса: то флейту, то свирель —
Как будто их упрятали в сирень.
Он зряч глазами собственной души,
Но мир его для нас непостижим:
Как дальше жить, когда весь свет погас?
Как полюбить, когда не видишь глаз?
Он жизнь учил не так, как мы – урок,
А пальцами и вдоль, и поперек,
Всегда на ощупь, постигая суть,
Как в бесконечность, проникая вглубь.
Я спорил с ним… Я слушал и молчал.
Прощался с ним и заново встречал.
И тяжелели все его слова,
И серебро роняла голова.
В какой-то час, в какой-то странный миг
Я вдруг прозрел, я главное постиг,
За что судьбой на свете он храним:
Он зряч один. Мы слепы перед ним…
Первый гром аукнулся за тучами
Первый гром аукнулся за тучами,
Почки верб затеплила весна,
Засветилась в поле ясным лучиком
Над землей березки белизна.
В грозовом, до горизонта, всполохе
Закачались темные кусты,
И в ветвях таинственной черемухи
Закипели белые цветы.
Что-то сразу вспомнилось, нахлынуло,
Память невзначай разбередя,
И, как небо, душу опрокинула
В горстке лужи синяя вода.
Будто здесь, в зеркальной этой малости,
Время вспять течет, а не вперед,
И судьба нам крохотные милости
Все еще, как прежде, раздает…
Солдатка
Бабушка не помнит, как давно
Нить прядет своей нелегкой жизни.
Вертится судьбы веретено
То вьюном по блюдцу, то капризней.
А порой усталая рука
Нитку рвет наперекор стараньям.
Видно, здесь, в сплетенье узелка,
Спрятан ключ к ее воспоминаньям.
Нить легко тянулась много лет
До того конверта фронтового,
А потом затмила белый свет
Похоронка… Роковое слово.
И с тех пор той ниточкой узлы
Вдовью жизнь держали да вязали,
Не скупясь на острые углы,
Политые женскими слезами.
На миру вся жизнь как на юру,
Ни платком, ни дверью не прикрыться.
У солдатки бедность ко двору —
Хоть шаром кати, как говорится.
Вдовий век и долог, и нелеп —
Помогите люди, пожалейте!
И всегда горчит насущный хлеб,
Тяжела и капелька копейки.
А когда грядет последний срок,
Кто придет помочь вдове солдата
Завязать последний узелок,
Помолясь на образ виновато?
Любой подсолнух…
Любой подсолнух сделай посошком,
Забудь на час вчерашние тревоги,
Но не ступай на пыльные дороги,
А просто поле перейди пешком.
Так вот оно какое… Ты забыл,
Как пахнут зверобой или душица,
Когда июльский дождь готов пролиться,
Как ты любил… Когда ж ты так любил?
Давным-давно ты в поле не бывал,
В обычном, диком – в крапинках ромашек,
Где черный стриж крылом кому-то машет…
А не тебе ль? Не ты ль его позвал?
А вот и слёзы… Только им и верь,
Душа не может видеть и не плакать.