Они добрались до обороняющихся. Одна из них нырнула вбок: сетчатка Персеваль сфотографировала ее – руки вытянуты, оружие отброшено в сторону.
Через второго противника крылья прошли насквозь.
Будь у Персеваль свободная рука, она бы закрыла глаза Риан. Может, они и одного возраста, но Персеваль невольно думала о сестре как о ребенке, который нуждается в защите. Пальцы Риан впились в запястье Персеваль, и появилась кровь – синяя, яркая, темнеющая под воздействием воздуха, остро пахнущая. Риан зарыдала.
Обороняющийся превратился в кусок мяса, и препятствий на пути Персеваль и Риан больше не осталось.
Как только они повернули за угол, стук дротиков по крыльям-паразитам резко прекратился. Они прошли через двери шлюза и оказались в заброшенной части мира, где воздух был спертым, а переборки излучали холод. Крылья уже не прилагали усилий для того, чтобы оторвать ноги Персеваль от пола. Здесь не было ни силы тяжести, ни света; Персеваль видела в инфракрасном диапазоне и, кроме того, ориентировалась по слабому, прохладному свечению зеленовато-голубых грибов, которые росли на сварных швах между стенными панелями.
Их никто не преследовал. Персеваль почувствовала, как последние капли крови – подрагивающие шарики – легко скатываются по чужим для нее крыльям и прилипают к стенам коридора, превращаясь в пищу для грибов. Крылья снова сложились, заключив Персеваль и Риан в кокон, в котором было теплее, чем снаружи.
– Кто это был? – наконец спросила Риан тонким, но удивительно спокойным голосом.
«Может, она притворяется?» – подумала Персеваль.
– Я ничего про них не знаю, – призналась она.
– А… – Возникла пауза, а затем Риан откашлялась и продолжила: – А я знаю.
– Что?
Риан дрожала, и ее пальцы впивались в кожу Персеваль, оставляя на ней синяки, но Персеваль не жаловалась. В конце концов Риан взяла себя в руки и сказала:
– Тебе не кажется, что они в боевой готовности? Что они ждут вторжения?
– Да, кажется, – ответила Персеваль. – По-моему, войну ведут не только Власть и Двигатель. И я знаю кое-что еще.
– Ты знаешь, где мы?
Персеваль кивнула. Риан должна почувствовать, как ее лицо прижимается к волосам Персеваль.
– Мы очень далеко от дома.
Одним из реликтовых воспоминаний Праха был любимый им древний идеал галантности. Наблюдая за Персеваль и Риан, он вызвал его из памяти.
Он был настоящим джентльменом и поэтому не мог незаметно пробраться в сознание крыльев Персеваль, когда они так крепко обхватили ее и ее сестру. Они, похоже, функционировали нормально, и ему этого было достаточно.
Он немного последил за девами, которые прижимались друг к другу внутри его подарка, а затем отвернулся.
Не следует отвлекаться на милых девочек, когда нужно очаровывать злодеев. Он может каким-то образом выдать себя – намеком, текстурой, фрагментом образа, – а ведь никак нельзя допустить, чтобы Персеваль и Риан хотя бы на секунду оказались в опасности.
Скоро к Праху прибудет гость-соперник, и он совсем не должен знать, откуда будет нанесен удар.
Дверной звонок известил о прибытии посетителя. Но зазвучали не колокола Праха: проклятый Самаэль выбрал звук своей собственной трубы. Он решил прибыть во всем блеске, словно адмирал. Стоит ли удивляться тому, что Прах терпеть его не мог?
Дверной звонок был лишь данью вежливости. Самаэль начал проявляться в комнате Праха почти мгновенно: это было не полное воплощение, но все-таки нечто более материальное, чем голограмма. По-настоящему вежливый гость подождал бы, пока его пригласят, но Самаэль славился своей надменностью.
Прах тешил себя мыслью о том, что мог бы помешать Самаэлю войти. Но возможно, лучше казаться слабым, держать что-то в запасе…
То, что он потерпел поражение в предыдущем споре с Самаэлем, не значит, что он будет проигрывать и дальше. Нет, конечно. И все же вежливость – это добродетель.
Вздохнув, Прах перевел одно из своих щупалец в материальное состояние и встретил Самаэля на полпути.
Когда рядом с ним из воздуха возник Прах, аватар Самаэля стриг ногти – нарочито, используя точную копию перочинного ножа с перламутровой ручкой. Отрезанные ногти, упав на пол, выпускали волосатые корни и превращались в ползучий побег, украшенный бледными, сильно пахнущими цветами.
Прах растоптал побег черным, начищенным до блеска ботинком.
– О своих правах на территорию будешь заявлять в другое время и в другом месте.
Как бы мягко ни говорил Прах и куда бы ни был устремлен взгляд его брата, Прах знал, что внимание Самаэля сосредоточено на нем – по крайней мере, в ходе данного взаимодействия. Прах сложил руки в черных рукавах на жилете, украшенном серебряной парчой – прекрасно понимая, что она сияет, словно кольчуга или латы, и обратил свой взор на Самаэля.
Брат Праха выбрал для себя бледное лицо аскета; длинные светлые локоны обрамляли узкое лицо, похожее на морду бассет-хаунда. Самаэль хмурился, и от этого его взгляд казался мягким, но Прах знал, что это обман – такой же, как и рубашка с воротником-стойкой, синие джинсы, босые ноги и фрак из зеленой парчи с бархатными лацканами.
Самаэль смущенно убрал нож в карман, а затем снял нитку с плеча. Ее он на пол не бросил, а засунул в карман. «Это уже что-то», – подумал Прах.
Он полагал, что Самаэль укорит его за холодный прием, но Самаэль просто засунул большие пальцы за пояс.
– Я хочу поменяться, – сказал он.
Прах смахнул невидимые пылинки с аватара Самаэля, но, судя по реакции последнего, на этот ласковый жест – или проверку – он обратил не больше внимания, чем на дуновение ветерка.
– Поменяться?
– Я же Ангел смерти, верно? – Узловатые руки развернулись ладонями вверх. – А ты – Ангел памяти. Так обменяй крупицу знаний на капельку жизни. На небольшую приостановку смерти, если угодно.
– Не смеши меня, – сказал Прах. – Никакой ты не ангел.
– Они нас так называют – и не только нас. Старую команду даже считают ангелами и демонами.
– А-а… – протянул Прах, заставляя пальцы замереть, хотя им хотелось теребить рукава. – Но мы же лучше знаем, верно? Кроме того, если бы мы действительно стали ангелами, то ты был бы ангелом… служб жизнеобеспечения.
Он провел ботинком по настилу, оставив зеленый развод хлорофилла, словно знак препинания.
– Это не очень поэтично, – разочарованно сказал Самаэль.
Прах пожал плечами. Ему нравилась только его собственная поэзия.
– И в любом случае, – продолжал Самаэль, презрительно отмахиваясь от слов Праха, из-за чего рукава рубашки и фрака поползли вверх по костлявому запястью, – посреди жизнеобеспечения мы находимся