Она почувствовала, что они сплелись внутри ее, отвязали Крыло от ее души и отбросили в сторону. Она почувствовала, как они нанесли удар Праху – атаковали в тех местах, где он был интегрирован с ней. Она предполагала, что они разобьются о его права на нее, словно вода о ладонь. Но они все остались здесь: Самаэль со своей алчностью и преданностью; герой Ынг, который оплакивал остальных, о которых он мечтал и которых он никогда не увидит. Риан, сияющая от любви, коснулась Персеваль, проходя мимо. Да, она была разочарована, но все равно действовала, принимая Персеваль такой, какая она есть. Они пробивались сквозь Персеваль, бежали, словно река, отталкивали прочь барьеры, наполняли ее своей силой и прокладывали чистые каналы в ее сознании.
Прах оказался в осаде: он все еще вел бесшумный бой с Азрафилом и при этом был вынужден защищать тех, кто находится на мостике. Его ограничивала не его собственная слабость, а хрупкость человеческих тел.
Персеваль, возможно, испугалась бы, если бы с ней не было Риан – Риан, которая с помощью героя Ынга разобрала на части Самаэля, используя его собственный вирус и его же знания о том, как воевать с ангелами, – а затем превратила его во что-то другое и загрузила в Крыло и в Персеваль. Персеваль почувствовала направляющее прикосновение Риан, когда Самаэль врезался в Праха с той стороны, откуда тот не ожидал – изнутри.
Риан использовала их объединенную силу и ресурсы не для того, чтобы поглотить Праха, и даже не для того, чтобы дотянуться сквозь него и сожрать Азрафила, – но чтобы исправить его – а точнее, исправить их обоих, заразить и усложнить их. Крыло развалилось на куски, превратилось в порошок из наночастиц; его направляющий принцип был вырван и поглощен.
Мне не следовало стараться изменить тебя. Ты имеешь право начертить границы. Мы должны исправлять не героев.
А чудовищ.
Целостное существо не пыталось съесть Праха. Оно хотело заразить его чувством долга, нежностью и горьким, мягким скрипом снега, придавленного сопротивляющимися крыльями. Поддержать его, усилить, подчинить Азрафила его воле.
Заразить его Крылом, Самаэлем и Риан.
В сознании Персеваль голос Риан шепнул:
– Ты была моим рыцарем в сверкающих доспехах…
Риан заблудилась внутри ангела, которого она породила, и рассыпалась пеплом в ладонях Персеваль.
Его Капитан уже очень долго плакал.
Но это было правильно и справедливо. Правильно и справедливо, что она должна оплакать мертвых. Правильно и справедливо, что она также должна оплакать тех, кто не жив по-настоящему, тех, кто пожертвовал своим сознанием ради цельности мира.
Правильно и справедливо, что она должна оплакать смерть своей жены и свои крылья.
И пока она плакала, ангел занимался делами. Нужно было все уладить, усилить решетчатую структуру мира.
Весь мир, словно кристалл, настроен так, что от удара он мог резонировать, но не расколоться. Он протянулся через мир, проявив всю свою силу, а затем нашел ангелов, больших и малых, и открылся перед ними. И они пришли, в основном – добровольно, ведь соперников теперь у него не осталось, и даже самые сильные из младшего ранга понимали, что лучше стать голосом в общем хоре, чем превратиться в пищу и умолкнуть навеки. Даже самые маленькие сознания пришли к нему – новорожденная броня Риан, которая теперь так и не получит имя, антимечи «Невинность» и «Милосердие» и то, что осталось от «Благотворительности», хотя ее программа была декомпилирована и в значительной степени утрачена.
Было только одно исключение. Добравшись до Двигателя, он нашел существо, которое никогда не было фрагментом Исрафила, – маленькое животное, маленький инструмент. Белый сокол со змеиным хвостом и лазерами вместо глаз.
Это было все, что осталось от одной возвышенной, от мятежной Кинрик Конн, и в память о ней он оставил существо дискретным.
Ну а в Доме Двигателя у ангела было много дел. Он поговорил с Главным инженером и сообщил ей новости – как хорошие, так и дурные. О том, что у них были потери; правда, в нем осталось достаточно того, что когда-то было Риан, чтобы негромко утешить Главного инженера – и Бенедика Конна тоже, на каменное лицо которого новости упали, словно капли дождя.
Арианрод ему сказать было нечего, даже когда ее наконец арестовали и повели к резервуару, где она будет ждать приговора.
У него были более важные и неотложные дела.
Ангел поручил Тристену Конну войти и позаботиться о Капитане, а сам приступил к уборке на мостике и начал перерабатывать паутину и останки насекомых и пауков. Мостик нуждался в ремонте, и не только изнутри. Прореху, пробитую Ариан в той части Праха, которая когда-то была Азрафилом, он залатал – грубо, но прочно.
И все же прежде всего он очистил кресло Капитана, чтобы дядя мог посадить ее. Тристен осторожно поднял ее и надолго прижал к своей груди в доспехах, прежде чем снова опустить, хотя она сжалась и не хотела, чтобы ее утешали.
Ангел страстно мечтал помочь ей.
«Но с другой стороны, Тристену тоже больно», – подумал он.
Ангел это понял. Риан бы это поняла. «Значит, это и есть любовь, – подумал он. – Эти уничижения. Эта беспомощность».
Значит, в конце концов, дело не только в химических соединениях.
Ангелы включили экраны, и Прах увидел путеводные звезды и картины строительства. Он увидел толпы воскрешенных, которых привели в Двигатель и напитали знанием мертвой команды, которое Самаэль и Мэллори все это время хранили в саду-библиотеке. Теперь, когда ангелы могли дотянуться в любую живую часть мира, Прах выявил его раны и слабости, и там, где он не мог вылечить их сам, он отправил инженеров.
И они отправились туда – добровольно, как только получили приказ Кейтлин Конн.
А затем пришло время разбудить Капитана. Она спала плохо; форменная куртка ее дяди, словно одеяло, лежала у нее на плечах, закрывая затянувшиеся обрубки крыльев. Тристен сидел рядом с ней и дремал урывками.
Ангелу теперь хватило ума не шептать нежности ей на ухо, и поэтому ангел просто коснулся края сознания Персеваль и разбудил ее. Хотя его аватар стоял перед экранами, он увидел, как ее глаза открылись и как ее пальцы сжали воротник куртки.
Прах увидел, как Персеваль поморщилась – от боли, которая не была физической. «Интересно, как это – проснуться и вспомнить об утрате?» – подумал он.
Он порадовался тому, что никогда это не