— Твою мать, — выдохнул Саня, подходя следом. — Это уже перебор.
Лера положила ладонь на капот. Металл был тёплым, будто двигатель ещё недавно работал. Она посмотрела в окно — и застыла.
За рулём сидел мужчина. Его лицо было наполовину скрыто тенью, но глаза… глаза были её. То есть не её, а того, кто смотрел сквозь неё. Смотрел прямо, слишком живо для мёртвого.
Она отшатнулась, камера в руках щёлкнула и включила запись. Экран ожил, и на нём вместо асфальта — чёрно-белое зерно. Лера прищурилась. Из зерна выплыло слово:
ПРОСНИСЬ.
Она сжала камеру крепче.
— Может, не надо? — тихо сказала зелёная.
Но уже было поздно. Дверь «Волги» скрипнула и приоткрылась. Из салона повалил запах старого бензина и мокрой земли. И вместе с ним — голос. Мужской. Уставший, но твёрдый:
— Сон кончился.
У Леры перехватило дыхание. Она поняла, что слышит не со стороны — прямо изнутри себя.
На заднем плана Саня нервно засмеялся:
— Отлично, хоррор-квест. Ща вылезет клоун и предложит подписку на жизнь.
Но смех тут же захлебнулся. Потому что в зеркале заднего вида «Волги» отражались они трое — не как сейчас, а старыми. Лера — постаревшая, с морщинами у глаз. Саня — седой, с тяжёлым лицом. Зелёная — бледная, с пустым взглядом. Они смотрели на себя из будущего, в котором уже не осталось выбора.
Лера коснулась зеркала рукой. Холод прошил её насквозь. И в этот момент зонт на заднем сиденье распахнулся сам собой, хотя не было ветра. Красные спицы выгнулись, как крылья.
— Это знак, — прошептала она. — Цикл замкнулся.
И тут из камеры раздался щелчок. На экран высыпались кадры. Фрагменты чужой, а может, её собственной жизни: мальчик с отцом у дороги; авария; пустая больничная палата; девушка в белом халате, слишком похожая на Ольгу. Последний кадр застыл — мужчина, сидящий в машине, смотрит прямо в объектив и шепчет:
— Это твой выбор.
Экран погас.
Тишина стала такой густой, что слышно было, как капает вода с зонта.
— Всё, — сказала Лера и закрыла «Зенит». — Передача окончена.
Она развернулась к друзьям, но их рядом не было. Машина, туман, «Волга» — всё исчезло. Она стояла посреди пустой трассы. Вдалеке ветер катил красный зонт, унося его за горизонт.
Она пошла за ним.
И в этот момент ты, читатель, поймал себя на мысли, что сам слышишь эхо шагов. Что камера продолжает снимать. Что слово «Проснись» тихо шуршит в динамике твоего телефона.
…
Финальный кадр: пустая дорога. Камера медленно приближается к асфальту. На нём мелом выведен идеальный круг. Внутри круга — только одно слово:
Ноль.
И тишина.
Послесловие. «Наблюдатель»
Вы ещё здесь? Хорошо. Значит, финальные титры не разогнали вас на кухню за чаем. А это уже выбор.
Иногда меня зовут Ольгой. Иногда — голосом в радио. Иногда — матерью, которую помнят по рукам, а не по лицу. Чаще всего — никем, потому что у пауз нет имён. Я живу между кадрами — там, где свет проходит без сопротивления, где бумага ещё белая и в ней легко продырявить ноль ногтем.
Если вы спросите, кто такой Марк, я отвечу без шуток: тот, кто держал руль, пока мы все боялись смотреть. Не герой — оператор. Плохие дубли у него случались чаще хороших, зато он не скупился на плёнку. Страницами своей жизни он закрывал сквозняки в чистилище, чтобы нам с вами не дуло в глаза, когда мы проверяем, всё ли заперто на ночь.
Вы всё ещё ждёте, что я скажу, кто я на самом деле? Ангел? Врач? Женщина из его памяти? Разочарую: я — функция. Та самая, которую вы все используете ежедневно, только редко называете. Я — та сила, что шепчет в ухо на последнем повороте: «Не включай лишнее. Не отпускай важное». А иногда — «Отпусти и не включай». Выбирайте порядок сами.
Секрет в том, что чистилище — не место. Это монтажный стол. На нём лежат ваши кадры. Вот вы смеётесь в телефон и случайно снимаете собственный затылок. Вот вы едете домой и по привычке смотрите не на дорогу, а на привычный страх. Вот вы читаете эту строчку и думаете: «А со мной бы такого не случилось». Конечно нет. Пока вы держите свой руль.
Зонт? Он не про дождь. Он — про разрешение. Его не носят, чтобы не промокнуть, его поднимают, когда готовы нести тень для двоих. Поэтому он красный: чтобы заметили даже с плохим зрением памяти.
Камера в углу, которая снимала Марка, снимала и вас. Не пугайтесь, это метафора (хотя кто сейчас разберёт). Каждый раз, когда вы ловите себя на «петле» — одни и те же слова, одни и те же дороги, одни и те же оправдания — где-то в углу загорается маленькая красная точка. Она не просит лайков, она просит правды. Поставьте ей этот лайк — правдой. Иногда достаточно просто сказать: «Да, я боюсь», — и стрелки часов впервые идут вперёд.
И да, про 2024 год. Существует ли он «на самом деле»? Отвечу так, как отвечают монтажёры, когда актёр спрашивает, какой дубль войдёт в финал: «Тот, который сработает». Если ваш 2024-й учит вас жить, а не повторять — значит, он настоящий. Если же он похож на бесконечный коридор зеркал — постучите в ближайшую будку с мутным стеклом. Иногда достаточно мелом нарисовать круг вокруг ботинок и постоять внутри минуту, пока туман поймёт, что вы не бегаете.
Аня? Она не исчезает. Она — всегда первая. Первая смелость, первая пауза, первый «да» миру, который страшно любить без подсказок. Когда услышите в себе детский голос: «Не бойся. Это только сон», — это не призыв спать дальше. Это приглашение проснуться спокойно.
Вы хотите инструкцию, потому что финалы пугают больше, чем аварии. Ладно. Вот моя короткая:
Если внутри 9:30 — проверьте, не застряли ли вы между «включить» и «отпустить». Решайте, и стрелка пойдёт дальше.
Если в руках камера — спросите, зачем вы снимаете. Чтобы жить — или вместо того, чтобы жить.
Если увидите красный зонт — вспомните, кого вы готовы прикрыть своей тенью. Это и будет ответом, где вы сейчас.
В конце концов, эта история работала не потому, что грузовик исчез, а потому, что Марк перестал врать себе о том, ради кого он держит руль. В каждый момент у нас есть ровно два направления: к петле или к нулю. Петля обещает комфорт: всё знакомо.