— Где остальные? — спросил я прямо.
Хвостов помрачнел.
— Арестованного допрашивают. Купчишку одного. Казаки Некрасова вчера накрыли, к туркам шел. Атаман его по своим законам судить хочет, на месте вздернуть. А я, как комендант, требую суда по уставу, имперскому. Орлов на моей стороне. Вот и сидим, друг на друга волками смотрим. Еще чуть и до поножовщины дойдет. Они еще не знают, что вы в Азове, Петр Алексеич. Я встретил дозор, они и рассказали о вас. Да и казаки небось видели, скоро доложат атаману.
Первый сбой. Система, выстроенная мной, столкнулась с реальностью: конфликт юрисдикций, столкновение двух правд — вольной казачьей и государственной.
В комендантском доме Орлов и Некрасов стояли друг против друга. А между ними, зажатый этой враждой, — перепуганный купец. Увидев меня, Орлов облегченно выдохнул; Некрасов хмуро кивнул, уступать он явно не собирался.
— С приездом, ваше благородие, — буркнул Орлов. — Вот, надобно рассудить, а то тут до греха недалеко.
Я не стал торопиться. Оставив их, я прошел в соседнюю комнату, где уже располагалась Екатерина. Она все слышала.
— Что думаете, Ваше Величество? — спросил я. — Как бы Государь поступил?
Она на мгновение задумалась, оценивая ситуацию.
— Петр бы вздернул всех троих, — криво усмехнулась она. — Купца — за измену, атамана — за самоуправство, а коменданта — за то, что допустил. Но мы не можем себе этого позволить.
Она вошла в зал, погладывая на вскочивших мужчин, даже купчина подпрыгнул. Императрица обратилась к Некрасову.
— Атаман. Я, императрица, благодарю тебя и твое войско за верную службу и бдительность. Этот изменник понесет заслуженную кару. Но судить его будет не казачий круг и не военный трибунал. Судить его буду я. Именем Империи.
Получилось. Не сильно рассчитывал на то, что на это решится, но скучная поездка, да и мое прямое обращение за советом сыграли свою роль. Мне нужно было, чтобы Некрасов был у меня в друзьях, или хотя бы не врагом — с учетом того, чей он будущий товарищ. Поэтому игра стоила свеч.
Некрасов опешил, спорить с государыней не посмел. Гениальный ход. Она не приняла ничью сторону, а подняла ставки до уровня трона, где ее авторитет был абсолютен. Воля императрицы оказалась выше и казачьего круга, и военного устава. Когда гвардейцы моего эскорта увели купца, напряжение спало.
Пока Екатерина отдыхала, я провел несколько часов за проверкой дел. Система, несмотря на трения, работала. Хвостов оказался прекрасным администратором. Орлов держал гарнизон в кулаке. А Некрасов был незаменим в степи. Три разные, плохо подогнанные шестерни, которые со скрипом, но все же вращали один механизм.
Перед отбытием, пополнив запасы, я собрал свой триумвират еще раз.
— Вы справились, — сказал я им. — Но запомните: поодиночке вы — ничто. Ваша сила — только в этом хрупком союзе.
Они молчали. Урок был усвоен.
Уезжал я все же с тяжелым сердцем. Система работала за счет двух опор: моем личном авторитете и общем страхе перед врагом. Убери одно из этих звеньев — и вся конструкция рухнет. А ведь Орлов мне нужен в Игнатовском. Придется ждать пока сам Государь решит, что делать с Азовом. Идти на конфликт с казаками я не хочу. А Петр смоет разрулить этот момент.
Дорога от Азова на север разительно отличалась от моих прошлых скитаний. Наш путь лежал по главному государеву тракту, а присутствие в караване императрицы превращало простое передвижение в событие государственной важности. Слухи о нашем возвращении и о победе на Пруте летели впереди, обгоняя самых быстрых гонцов. В каждом городе нас встречали хлебом-солью, колокольным звоном и делегациями от местного дворянства и купечества.
Поначалу эти задержки вызывали у меня зубовный скрежет. Каждую минуту, потраченную на витиеватые речи, я считал украденной у будущего воздушного флота. Однако Екатерина, с ее тонким политическим чутьем, быстро дала понять, что происходит нечто куда более важное.
— Вы видите в них помеху, Петр Алексеич, — сказала она мне однажды вечером в Воронеже. — А я вижу, как сшивается лоскутное одеяло Империи. Они встречают символ того, что власть не дрогнула. Каждая наша остановка — это гвоздь, который мы вбиваем в крышку гроба всех заговоров и смут. А то, что в столь молодом возрасте носите звание генерала — для многих яркое свидетельство того, что Государь судит по делам подданных.
Слушая ее, я осознавал собственную узость инженера, для которого главное — эффективность. Она же видела мир глазами правительницы, для которой символы и ритуалы — такие же инструменты власти, как армия и казна. И это женщина была когда-то просто Мартой Скавронской — вот что значит ежечасно быть в змеином клубке интриг.
Долгие вечера в пути сблизили. Она расспрашивала меня об Игнатовском, я же с интересом слушал ее рассказы о придворной жизни, о расстановке сил между старыми и новыми родами. Это был диалог двух разных, правда одинаково нацеленных на результат мировоззрений. Однажды, проезжая мимо покосившейся, убогой деревеньки, она задумчиво произнесла, глядя в окно:
— Ваши мануфактуры далеко, генерал. А здесь люди все так же живут, как при дедах. Когда ваши чудеса дойдут до них?
— Когда мы построим дороги, чтобы возить товары, и создадим рынок, чтобы они могли их покупать, — ответил я не задумываясь. — Всему свое время, Ваше Величество. Сначала — хребет Империи, потом — мясо на нем.
— Вы говорите о людях, как о мясе на костях, — в ее взгляде, когда она повернулась ко мне, мелькнул укор. — Иногда мне кажется, что и солдат вы воспринимаете лишь как винтики в ваших машинах. Заменяемые детали.
— Незаменимых деталей не бывает, — отрезал я, пожалуй, слишком резко. — Есть лишь детали разной степени важности. И сейчас важнее всего — выживание всей конструкции. Если сломается она, все винтики рассыплются в пыль.
Ответом мне был тяжелый вздох. Она отвернулась к окну. Спора не вышло, однако в воздухе витала фундаментальная разница в наших подходах. Я мыслил системами, она — людьми.
К моему облегчению, Екатерина сама пресекала попытки местных властей превратить ее визит в череду празднеств. Понимая, что время для меня на вес золота, она вежливо отказывалась от балов. Молебен, короткая аудиенция, смотр гарнизона — и снова в путь. Она умела быть и милостивой государыней, и ценящим время командиром.
Наблюдая, как она с царственным достоинством и легкой усталостью принимает поклоны