Черт с ней, с гордостью. Я попробовал воспитать из девочки женщину, не получилось. Может я и сам не готов к тому, чтобы со мной был кто-то равный. Нервничаю так, будто Лене не 28, а 5 и я оставил ее один на один со спичками. Знаю, что это шиза, но ничего не могу поделать. Выдыхаю. Решаю, что пора ехать. Разбираться. Посмотреть ей в глаза и наконец поговорить. Может нам нужно увидеть друг друга и только тогда пройдут все обиды, претензии и желание исправлять другого под свой выдуманный стандарт.
Может мы наконец станем принимать друг друга такими, какие мы есть?
Подъезжаю к дому. Некогда роскошный, теперь он кажется мне дорогой тюрьмой. Ненавижу этот район. Ненавижу этот подъезд с его стерильным блеском. Ненавижу эту квартиру. Ошибочка вышла, Владлен. Чертовски дорогая ошибка.
Лифт как назло не работает. Иду пешком. Давлюсь тяжелым, спертым воздухом. Сердце колотится как-то неровно, с перебоями. Нехорошее, гнетущее чувство сжимает грудь. Кажется, вот-вот случится что-то плохое.
И тут я останавливаюсь, замираю как вкопанный. На полпути между этажами, на сером бетоне ступеньки – маленькое, темное тельце. Птица. Наверное, правильно сказать, птенец. Залетел в подъезд, бился о стекла, искал выход и не нашел. И сдох здесь, один, в чужом месте.
«К беде», – само собой проносится в голове дурацкая, суеверная мысль.
Я останавливаюсь, смотрю на замершее в страшной судороге тельце. Меня передергивает от омерзения. И от чего-то еще. От леденящего предчувствия. Тогда я еще не понимаю, к какой именно беде. Какая катастрофа ждет меня за дверью.
Ключ в замке поворачивается с тупым щелчком. Толкаю дверь. И получаю первый удар. Не физический, но гораздо хуже.
Чужой парфюм, дорогой, но навязчивый.
И обувь. Огромные, грязные, мужские кроссовки, брошенные посреди моей прихожей, как у себя дома.
Кровь стучит в висках. Все внутри мгновенно сжимается в ледяной ком. Из комнаты доносится смех. Ее смех – заискивающий, глупый. И низкий мужской голос, что-то бормочет ей в ответ.
Я не помню, как оказался в дверях кухни. Просто вваливаюсь туда, снося на пути стул. Дышу тяжело, как бык. Рожа красная, сердце стучит где-то в глотке.
И вижу их.
Лена у плиты, что-то кашеварит с глупой улыбкой на красивом как у куклы лице. А за столом… За столом он. Тимофей. Мой сын. Сидит, развалясь. Почти что голый. То есть только в штанах, без рубашки, она висит на спинке стула рядом. И пьет кофе из моей кружки, пока моя женщина жарит ему блинчики.
Мир сужается до точки, до этой картинки, которая разделила жизнь напополам. Ярость – белая, слепая, знакомая – подкатывает к горлу, заливает глаза. Руки сами сжимаются в кулаки. Я готов кинуться на него, как тогда, в прошлый раз, рвать его за то, что он посмел…
Ревность сходит так же резко, как и накатила, а не смену ей приходит мысль, холодная и четкая: За кого?
За кого драться будешь, Владленчик?
За нее? За эту жалкую, манипуляторшу? За платье ее цветастое? За духи как сироп сладкие? За квартиру бабкину? Или за вечные слезы, от которых меня уже типает?
За женщину, которую почти ненавижу драться с сыном, которого почти потерял?
Я замираю. Просто стою и дышу. Смотрю на них. Лена с перекошенным от ужаса лицом, шепчет:
- Ты все не так понял! Я все тебе объясню!
Она мне уже не интересна. А вот Тимофей… его поступок, и причины, которые побудили сына спать с моей бабой? Даже такой непутевой, как Лена, но все же моей… Вот это достойно внимания.
- Папа, какой сюрприз, - говорит Тимка. Голос у него спокойный, но в глазах - ядовитое удовольствие. Он наслаждается своим триумфом. – Бить сразу будешь, или перед этим чаю выпьем?
- Что… что здесь происходит?
- Лена позвала, я пришел. Или нельзя? - Тимофей пожимает плечами, делает глоток кофе.
- Котенька, не слушай его! – Лопочет Лена. - Тимка, ну что ты за дурак, не можешь прямо сказать! Владленчик, он кран чинил. Ты же не приехал. Пришлось мне самой решать проблему.
- А то больше некому, да, Лена? – не без ехидства спрашивает Тимофей, но смотрит при этом на меня. Остро так смотрит, до самой внутрянки.
Лена глупо улыбается, кивает головой как болванчик. Меня от нее сейчас стошнит.
- С рубашкой что, - спрашиваю как будто между прочим.
- Испачкал, - бросает сын, с насмешкой разглядывая меня. - Пришлось снять. Не нервничай, ничего такого. Я бы на Леночку в жизни не позарился. Я в отличие от тебя имею вкус.
- Тимофей! – Вспыхивает Лена. И, повернувшись ко мне, добавляет строго: - Владлен, скажи ему что-нибудь!
Наверное, она имеет ввиду «заступись». Вот только мне не хочется. Понимаю все, что сказал Тим и внутренне согласен с его мнением. Только я вкус не имею, и променял жену, верного друга, партнера, стратега, человека, который никогда не предаст на шкуру.
Я молча провожаю Тимофея взглядом. Он встает, не спеша натягивает рубашку. Проходит мимо меня к выходу. У самой двери оборачивается.
- А по человечески мне тебя даже жаль. В твоем возрасте, с твоим положением и так встрять...
Почему-то эти слова ранят сильнее всего. И никого не обвинишь в случившемся, все сам, все сам.
Я не останавливаю Тимофея. Не говорю ему ни слова. Просто смотрю, как он уходит. Дверь закрывается. И вся моя ярость, вся злость, которую я сдерживал, разворачивается и обрушивается на нее. На Лену.
Она уже подобралась, готовая к обороне, глаза полны фальшивых слез.
- Владлен, я не знала, что делать! - начинает она свой привычный спектакль. - Ты не приехал, вода заливала все… Я была в панике! А Тим… Ты же знаешь Тимку, он такой отзывчивый, всегда готов прийти на помощь. Я просто не знала, что делать и вот…
И тут до меня доходит. Как вспышка молнии. Как раскат грома. Как упавший на голову кирпич.
Она знала, что