— Да не нужно мне ничего, ясно? Просто отвези меня к нему.
— Да же не…
— Игнат, отвези нас, — вступается Богдановский. — Ее все равно не отговорить. Замучаешься потом вытаскивать из приключений.
Мужик недовольно морщится.
— Чтоб я еще раз связался… — ворчит под нос. — Собирайтесь, черт с вами.
Через полчаса мы уже садимся в машину. Мне страшно, но я молчу. Не расспрашиваю Игната, вижу, что он и так на пределе и сильно раздражен.
Лишь на короткий миг пересекаюсь взглядами с Богдановским. Тот сосредоточен, ни намека на его привычное балагурство.
— Все будет хорошо, — тихо говорит он и обходит машину с другой стороны, чтобы сесть на переднее сиденье рядом с Игнатом.
Всю дорогу я как на иголках. Воображение подкидывает картинки — одна страшнее другой.
Мне жутко и страшно за любимого мужчину. Я ведь ему так и не призналась. Малодушно ждала, хотела, чтобы он сделал первым этот шаг, хотя и понимала, что не тот он мужчина, чтобы делать романтичные признания.
А сейчас это было совершенно неважным. В голове билась только одна мысль — пока… Он жив пока!
Игнат и правда привозит нас к больнице. Едва выхожу из машины, как колени едва не подкашиваются. Реальность происходящего бьет наотмашь.
Это не шутка, не розыгрыш. Север и правда где-то там, лежит в палате и…
Прикрываю глаза, сделав глубокий вдох.
— Что, струсила? — мрачно усмехается Воронов.
Демьян собран и молчалив. Тоже смотрит на здание с какой-то мрачной отрешенностью. Будто не здесь сейчас с нами находится.
— Нет.
— Дура ты, — зачем-то говорит Игнат, а затем мы идем к главному входу.
Я почти ничего не запоминаю — как и куда меня ведут. Только когда оказываюсь перед дверью нужной палаты, будто прихожу в себя.
— Только недолго, — говорит медсестра.
А я смотрю на ручку двери и не нахожу смелости, чтобы нажать ее.
Мысленно ругаю себя за трусость и все же открываю дверь.
Первое, что вижу — кровать, на которой лежит Север. Весь в каких-то трубках, а рядом аппарат, который издает мерный писк.
Осторожно приближаюсь — шаг за шагом. Кажется, даже дышу через раз.
Сергей бледен. Я ничего не спросила про то, как это случилось и почему, что за ранения и какой вообще диагноз. Я вообще ничего не узнала, дурочка. Просто перепугалась за него до чертиков.
Осторожно беру Севера за руку. Она такая холодная, будто лед. Совсем как Сергей в тот день, когда мы только познакомились.
Чувствую, что на щеках становится мокро, а перед глазами все расплывается.
Всхлипываю, закрываю рот ладонью, чтобы не потревожить Северова.
— Держись, только ладно? — тихо шепчу. Смотрю на его лицо, ища признаки жизни. Он же сильный, он же не может сдаться.
Только не он!
Только не сейчас…
Опускаюсь на пол, уткнувшись головой в его плечо. Мне так хочется почувствовать его тепло, услышать его голос. Я так соскучилась за эти дни.
Сердце разрывается от беспомощности и бессилия.
— Сереж, — зову его. — Сережа… Не уходи. Ты не можешь уйти, — голос срывается в глухие рыдания.
Наверняка со стороны я выгляжу глупо, но мне плевать. Задыхаясь от боли, я начинаю говорить. Сначала медленно, затем все быстрее — торопливо рассказываю ему о том, как впервые увидела.
Как испугалась его тогда — большого, сильного, и властного. Как дрожала от одного только взгляда, ужасалась путанице с несчастной яхтой и готовилась к худшему.
Рассказываю, как чувствовала себя уязвимой рядом с ним, как каждый разговор оставлял во мне след, складывая образ сурового жесткого мужчины, который раз за разом спасал меня.
Я все говорю-говорю-говорю, а боль внутри только множится. Мысль, что я могу его потерять, убивает меня, мешает вдохнуть, делая бессмысленным все вокруг.
— Сереж, не уходи, — повторяю опять. — Я же ждала тебя все эти дни. Знаешь, почему?
Всхлипываю, неэстетично шмыгаю носом, жмурюсь от подкатывающий истерики.
— Я так ждала, что ты приедешь. Боялась страшно рассказывать тебе новость, но в то же время ждала. Ты не думай, я не специально. Должна была догадаться, что этим все кончится, если… Хотя о чем я? Ты же всегда был аккуратен вроде бы, — вздыхаю, снова утыкаюсь лбом в его плечо.
Как бы мне хотелось, чтобы он сейчас открыл глаза и обнял меня.
— Сереж, я беременна, — тихо шепчу. — Это пока секрет. Никто не знает. Я даже Демьяну не рассказала. Тест не делала, конечно. Нам же нельзя было никуда ходить, даже в аптеку. Но мне кажется, что это правда. Что у нас с тобой будет малыш. Такой же как ты — сильный, смелый, настоящий.
Отстраняюсь смотрю на его бледное лицо. Какой же он…
— Ты только вернись ко мне, ладно? К нам. Я тебя люблю. Прости, что не сказала об этом раньше. Прости меня, дурочку. Я такая глупая…
Мне нечего больше добавить. Кажется, внутри у меня теперь пустота. Я все, что есть, отдала ему. Прислоняюсь лбом к его плечу в который раз.
— Сережа…
Не знаю, сколько так проходит времени, но писк сбоку становится громче, прерывается. Я дергаюсь, испуганно глядя на Севера. И практически тут же звуковой сигнал меняется на еще более тревожный, точно сигнализируя, что происходит что-то плохое.
Дверь палаты открывается, и вбегают двое врачей — на их лица тревога. Меня вынуждают уйти, хотя я сопротивляюсь. В итоге оказываюсь на лавочке в коридоре. Обессиленно смотрю перед собой. И молюсь. Отчаянно молюсь за любимого мужчину.
38 Север
Голос в темноте мешает окончательно вырубиться.
Голос знакомый до мурашек. Хотя какие к чертям мурашки в этой гребаной тьме?
И все же этот тихий голос резонирует, откликается, растекаясь отравой под кожей.
А может, и не отравой вовсе, а наоборот — живительным эликсиром?
С каждым новым словом дышать становится все сложнее. Боль возвращается, и раскрашивает все рецепторы с маниакальной одержимостью.
Боль значит жизнь.
Эту суровую правду я усвоил еще в детдоме. Когда били, когда дрался, боль всегда была рядом. Из нее состояла моя жизнь.
Бей или сдавайся и огребай. Так себе выбор. И второй вариант никогда не был моим.
Я дрался всегда до последнего, до криков, до кровавых соплей, выбитых зубов.
Но в этот раз сил биться почти не осталось.
Я почти готов к тому,