Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
На мой взгляд, в «Хаджи-Мурате» описывается то, что происходит и с нами тоже и касается не только Кавказа, но и всего мира; это то, о чем мы так часто слышим, что даже названия таких эксцессов – этнические конфликты или какие-то еще придуманные для этого термины – стали избитыми, затертыми словами и ни о чем нам не говорят. Толстой, с его изумительным слогом, не педалируя тон, не повышая голоса, ведя свою мелодию, показывает это гораздо убедительнее, чем любые враждующие политические силы и всякого рода толкователи, биографы, критики и переводчики, которые твердят нам об этом каждый день.
Это был первый пример.
4.8. Второй пример
За последние пятнадцать лет мне посчастливилось перевести несколько прекрасных русских романов
девятнадцатого и двадцатого века. И, пожалуй, самым трудным для перевода – и одним из прекраснейших – был роман Ивана Гончарова «Обломов», написанный в 1859 году и названный именем главного героя. Я точно помню дату, когда закончил перевод, – 15 августа 2011 года, потому что на следующий день я бросил курить.
В 2012-м, когда мой перевод вышел из печати, я давал интервью Мариарозе Манкузо для швейцарского радио. Ведущая спросила у меня, правда ли, что Владимир Набоков проводил параллель между «Обломовым» и «В поисках утраченного времени» Пруста, в том смысле, что главный герой «Поисков», по словам Набокова, на протяжении ста пятидесяти страниц пытается заснуть, тогда как главный герой «Обломова» первые полторы сотни страниц пытается встать с дивана.
Не имея под рукой книги, я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть слова Набокова. Позднее я проверил: попытки Обломова встать с постели занимают сто шестьдесят три страницы. По сути, всю первую часть книги он проводит лежа на диване, да и оставшиеся четыреста восемьдесят восемь страниц мало что меняют: постель он покидает крайне редко. И даже когда покидает, ведет себя ненамного активнее.
«Так иногда собаки, – пишет о своем герое Гончаров, – любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно огля-дывая всякого прохожего».
Еще одна иллюстрация досуга Обломова – диалог между хозяином дома и его знакомым Иваном Алексеевичем.
– Расскажите что-нибудь, Иван Алексеич! – сказал он.
– Все переговорили, Илья Ильич; нечего рассказывать, – отвечал тот.
– Ну, как нечего? Вы бываете в людях: нет ли чего новенького? Я думаю, читаете?
– Да-с, иногда читаю, или другие читают, разговаривают, а я слушаю. Вот вчера у Алексея Спиридоныча сын, студент, читал вслух…
– Что ж он читал?
– Про англичан, что они ружья да пороху кому-то привезли. Алексей Спиридоныч сказали, что война будет.
– Кому же они привезли?
– В Испанию или в Индию – не помню, только посланник был очень недоволен.
– Какой же посланник? – спросил Обломов.
– Вот уж это забыл! – сказал Алексеев, поднимая нос к потолку и стараясь вспомнить.
– С кем война-то?
– С турецким пашой, кажется.
Джорджо Манганелли [16] считал, что рассказывать об «Обломове» невозможно. «Вы либо знакомы с романом, и он очаровал вас, и тогда критику нечего вам больше сказать, – писал Манганелли, – либо незнакомы с ним, и тогда, ради бога, не тратьте времени на эти глупые рассуждения, а берите и читайте».
Садясь писать вступительное слово к переводу 2012 года, я вспомнил, что в 1859 году, сразу после выхода «Обломова», в печати появилась известная статья Николая Добролюбова «Что такое обломовщина?». Критик приходит к выводу, что главный
герой романа Илья Ильич Обломов идеально воплощает социальный тип лишнего человека, тот тип, который, по мнению Добролюбова, стал распространяться в России в середине девятнадцатого века и получил широкое отражение в удивительной русской литературе.
«Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности», – писал Добролюбов и давал характеристики этим героям: Онегину из «Евгения Онегина» Пушкина, Печорину из «Героя нашего времени» Лермонтова, Рудину из «Рудина» Тургенева, Негрову из «Кто виноват?» Герцена, Тентетникову из второй части «Мертвых душ» Гоголя и так далее, и так далее.
«Хорошие люди, – писал о них Даниил Хармс (о котором мы еще поговорим чуть позже), – и не умеют поставить себя на твердую ногу».
4.9. В чем же причина?
На этот вопрос сложно ответить, но одна из возможных причин такой ситуации, как я предположил в свое время, заключалась в том, что это поколение образованных людей первой половины девятнадцатого столетия было, по-видимому, первым поколением в России, наладившим широкие связи с Западом; они победили Наполеона и дошли до Парижа, они читали просветителей,