Устя к мужу кинулась, на пол рядом с ним опустилась, руки на грудь положила.
— Боренька… что ты?
— Голова закружилась. От счастья.
Муж ее к себе притянул, и подумала Устинья, что не у него одного. У нее тоже голова от счастья кружится. И не думала она никогда о таком, и не гадала, и с жизнью попрощалась… и еще сто раз попрощалась бы ради вот этой секунды. Когда сидят они вдвоем, и рука его на живот Устинье легла, словно от всего мира закрывая только-только зародившуюся в нем жизнь, и лицо у него не просто счастливое. Светится Борис от радости, сияет так, что впору свечи погасить и луну закрыть, в горнице ровно солнышко ясное взошло.
— Боренька…
— Устёна, сердце мое, радость моя… обещаешь мне осторожнее быть?
— Обещаю, любимый. Видишь же, я с тобой рядом.
— А кто будет — не говорила Агафья Пантелеевна?
Устя и не хотела, а хихикнула.
— Боренька, ребенку нашему и десяти дней нет, пока он еще с палец размером, а то и поменее. Червячок крохотный, не разглядеть еще!
— Правда?
Устя щекой о грудь мужа потерлась, запах его вдохнула… рядом он! Живой! И в ней частичка его растет, драгоценная! Все, все она сделает, но своих любимых сбережет! Понадобится — сама в могилу ляжет… только через девять месяцев, потому как ребенка родить надобно.
— Боренька…
Луна деликатно отвернулась.
А может, и из зависти. Столько сейчас нежности между этими двумя людьми было, столько тепла, что ей отродясь не видывалось. Глядят они друг на друга, от счастья светятся.
Любовь?
И так она тоже выглядит, и двоим людям тепло и радостно было. По-настоящему.
Троим людям. Ребенок, хоть и пары дней от роду, тоже это счастье чуял, пропитывался им, и знал уже, что на свет он придет любимым и желанным. Дети все чувствуют…
* * *
А на поляне холодно было.
Сара над Ильей встала, в головах у него, литанию завела… Илья и слова не понимал, не по-росски это. Кажись, по-ромски, а то и по-джермански, уж больно язык корявый, резкий, лающий.
Илья уж прикинул, что дальше делать будет.
Перекатится набок, свечу ногой собьет, ведьму за ноги дернет, подсечет — и кулаком в горло. А потом ей и закроется, вдруг выстрелят из чего, али нож кинут…вот что со второй ведьмой делать?
Слишком далеко стоит, гадина, враз не достать!
— Люууууууди! АААААУУУУУУУ!!!
Из сотни голосов узнал бы Илья Божедара. Поперхнулась речитативом своим, стихла ведьма. А голос орал от души, да и приближался. Платон два пальца в рот сунул свистнул по-разбойничьи, своим холопам, захлебнулся голос, да и стих.
Тут Илья и решился нападать.
Ежели Божедара… не препятствие для него два холопа, но вдруг чего ведьмовское у них имеется? И подействует оно на богатыря? Черное колдовство — коварное, подлое…
А вдруг жив богатырь еще, вдруг помощь ему требуется, а он тут невесть чего ждать будет?
Извернулся мужчина, ногой свечу сшиб, которую у него в ногах и поставили, а левой рукой ведьму за щиколотку схватил, на себя дернул. Нож в десницу ему ровно сам скользнул, по горлу полоснул гадину.
Кровь хлынула, темная, горячая… Сара и дернуться не успела — черный дар наружу рванулся. И несдобровать бы тут Илье, да на поляне Ева была.
Признал дар хозяйку свою, к ней и потянулся, в нее и впитываться начал… замерло все, даже ветер утих, побоялся и снежинкой шелохнуть.
Платон Раенский завизжал от ужаса, ровно поросенок под ножом — и тут Илья опамятовал.
Тушу мерзкую с себя спихнул в сторону, извернулся — и что-то врезалось в него.
— Ходу!
Илья сам не понял, как Божедар его малым не за шкирку с земли вздернул, как за собой потащил, мимо боярина, пробегая, отпустил Илью на секунду, тот чудом в снег не рухнул, а Божедар правой рукой нож метнул, добротный, посеребреный, наговорный, а левой рукой сгреб Платона за загривок, да и пихнул что есть силы в сторону ведьмы.
И снова Илью схватил, за собой потянул.
Илья и не видел, что на поляне происходило. А было там то же, что и с Мариной, разве что Марина куда как сильнее была, а Сара — слабая она ведьма. А все ж…
Клинок Еве в глаз вошел, хорошо так, по рукоять самую, она на землю оседать начала, а дар-то черный остался. Может, и метнулся б куда, да тут Платон Раенский прилетел.
И секунды не прошло — на землю ровно мумия осела в шубе боярской, богатой. А дар и развеялся без следа, взял он свою жертву последнюю.
Только три тела на поляне осталось, и так они выглядели, что случайный прохожий потом бы месяц штаны от испуга отстирывал — не помогло. Как есть — жуть жуткая, адская.
Чертовщина.
* * *
Илья уж метрах в ста от поляны кашлянуть смог что-то. Божедар впрочем, и не побежал далее, остановился, выпустил боярича.
— Поздорову ли, Илюшка?
— Все хорошо. А ты как?
— И я хорошо.
— Ты говорил. А потом те двое… и замолчал внезапно, — Илья старался объяснить, понимая, что звучит это как-то странно… а и неважно! Живы — и то главное, а остальное со временем!
— Говорил. Потом эти двое до меня добрались, я их убил, смотрю, а времени, считай, и нет уже.
— Нет?
— На луну смотри, в зените она. Сейчас бы тебя и убили, — разъяснил Божедар.
— Ух! — не понравилось Илье.
— То-то и оно. Агафья Пантелеевна знать мне дала, мы и проследили за возком. Хоть и велики палаты царские, а улиц, по которым от них отъехать можно не столь уж много.
— А-а, — понял Илья.
— Я за тобой и бежал. Люди мои отстали чуток, не всем такое по силам.
А ежели правду сказать — и никому. Чтобы лошадь догнать — богатырем быть надобно. Вот и догнал их Божедар, ну и сделал все возможное.
— Благодарствую, — Илья поклонился земно. — Ты мою жизнь спас.
— А ты сегодня, может, и всю Россу спас.