Судя по сбивчивому обрывистому шепоту — не лгали. Вот он, грешник, рыдает, что заморский зверь кокодрил, руку любовника целует…
Борис пока молчал, слушал.
Потом уж, когда Руди от гроба отвернулся, в царя взглядом уперся, вперед шагнул.
— Давно вы…?
— Никогда, — Руди слез не вытирал, на царя смотрел прямо. — Данила и не знал ничего. Пробовал я с ним про то говорить, но вы, россы, к такому не привычные.
— Чай, не просвещенный Лемберг, — чуточку гадливо фыркнул Борис.
Просвещение!
Отправь так братца в иноземщину, чему его там научат? С черного входа ходить? Вот счастье-то!
Но у них там ко всей этой мерзости легче относятся. А у нас…
Макарий аж в гневе заходится, колосажания для таких людей требует. Орет, что не допустит Россу повторить судьбу Содома с Гоморрою!
— Да, — Руди иронию и не понял даже. — Я мечтал… любил я его.
— А женщины?
— Я… могу с ними. А любил я Данилу. Только его. ах, государь, если б ты знал…
Руди смотрел словно сквозь Бориса. И не государя он сейчас видел, а любовь свою несбыточную. Совсем юного, светловолосого, с громадными карими глазами, такого солнечного и воздушного, как сказочный эльф…
Борис хоть и морщился, но на Руди не рычал. Понятно же…
Сейчас рявкни — так закроется ведь, а расспрашивать как?
Но и расспросы результатов не дали.
Руди все сделал, чтобы рядом со своим любимым оставаться, по бабам они вместе ходили, но о делах боярина Руди не знал ничего. Потому как не было этих дел.
К чему они боярину?
Он у сестры попросит — та и так сделает. Да и сам Данила неприхотлив был. Поесть вкусно, поспать сладко, девушку обнять красивую…
Вот что касается последнего, полагал Руди, что Данила тоже… как он. Потому и не женился.
Дети незаконные?
Вроде как есть у него, государь. Спрошу. Доложу.
А дела — все у него было ровно, да гладко. Спокойно да уютно. За что его?
Да Руди сам в догадках терялся. Но искать он будет.
За Данилу — не спустит он! Никогда не спустит!
Злое дело — любовь…
* * *
У Апухтиных гостей приняли честь по чести.
Илью повидаться с Марией отправили, а бояре в горнице уселись. Боярыню Татьяну позвали, чтобы два раза про одно и то же не говорить.
А Илью с Марией одних оставили.
Хоть и не по правилам это, да что уж теперь? Девки честь свою берегут, а тут о чем речь, когда у Машки уж дочка есть? Чего беречь-то?
Илья на невесту посмотрел.
Не Маринушка. Нет.
И рядом не поставишь… сравнить язык не поворачивается. Это как змею сравнивать с домашней курочкой — для чего? Разные ведь существа… почему он про змею подумал? А, неважно.
Марья смотрела с надеждой, с опаской…
Вот он, ее будущий муж и повелитель.
Захочет — бить будет, захочет — любить, тут никто ему не указ. Какой он — Илья Заболоцкий?
Высокий, ладный, плечистый. Волосы ровно каштан спелый, глаза голубые, ясные. На боярина не слишком похож, на матушку, наверное… не видела она покамест свою свекровь.
Илья собрался с духом, к девушке подошел, за руки взял.
— Погляди на меня, Машенька. Слово даю — не обижу я тебя.
Маша глаза подняла. И правда — не обидит. По-доброму улыбается. По-хорошему.
— Знаю я о твоей дочке, Устяша рассказала. Когда родители наши договорятся, пускай ее сразу же и привозят. Что там до свадьбы у нас осталось — дни считанные, а мне еще дочку признавать, в род вводить.
— Доч…ку?
— А то как же? Скажем, что моя она — никто и не попрекнет потом. Ни тебя, ни ее. Не с кем-то ты грешила, с будущим мужем. Все хорошо будет.
— Правда? — Маша как выдохнула. И столько надежды было в ее лицо, в больших карих глазах, что Илья чуть сам не прослезился.
Нельзя такую обманывать, это как щенка месячного пнуть.
Нельзя.
— Будет Варвара Ильинична Заболоцкая, — приговорил мужчина.
И Мария снова, как и с Устиньей, упала на колени, к ногам его прижалась.
— Илюшенька… век тебе служить буду! Что прикажешь — все сделаю!
Илья — не Устя, мигом девку поднял, на руки взял, сам на лавку уселся.
— Все у нас хорошо будет, Машенька. Будем жить-поживать, детей рОстить, помощница у тебя уже есть, надеюсь, красивая будет, как ее матушка. И замуж мы ее за хорошего человека отдадим, и другие дети у нас будут. Это ж радость, когда деток в доме много. А матушка моя вас обеих полюбит. Обязательно.
— Илюша…
— Вот так и называй. Нравится мне, как ты мое имя произносишь.
Марья покраснела.
— А еще, я обещаю, не попрекну тебя, не укорю, в жизни-то всякое бывает. И сам я не без греха, так что… попробуем ужиться? Не скажу, что сразу полюбил, но может, и получится у нас что?
Марья закивала.
И не заметила, как дверь распахнулась.
А на пороге оба родителя — довольные, что кот, сметаны объевшийся.
— Я смотрю, тут уже все слажено?
— Дело говоришь, Никола. Поладили молодые. Когда внучку мою из деревни привезете?
Позади цвела майским цветом боярыня Татьяна. Не приблудыш ее внучка! И Машка не гулящая. Просто дура-девка, которая в будущего мужа влюбилась. Так и говорить будем.
— Так сегодня и пошлю за ней. Пусть везут с бережением, как раз к свадьбе и подоспею.
— И то ладно. А у нас и нянька есть, Дарёна. Моих вынянчила, и Илюшкиных ей в радость понянчить будет.
Маше казалось, что она в сказку попала.
Ведь не бывает так-то, правда?
Не бывает…
И только поздно ночью, когда она наконец сможет уснуть, приснится ей страшный сон.
В котором она на коленях умоляет Илью позволить ей хоть иногда с девочкой видеться, и он высокомерно смотрит. А потом дозволяет Варе под его крышей жить.
Не признает, но хоть так она с дочкой рядом.
И не такие у него глаза, как сегодня — теплые, радостные, ласковые, а холодные, равнодушные…
И Маше больно.
Она сама не знает, отчего, ей просто больно. Она и благодарна мужу за то, что ее такую взял, и боится его, и жуть волнами накатывает… словно что-то черное, холодное к ней подкрадывается. Как змея