Джалар гребла изо всех сил и думала, что вот она жила, жила в своем доме, была счастлива и свободна, и все, чего хотела, – это просто жить, любоваться миром, радоваться. А потом кто-то, кого она даже не знает и никакого зла кому не сделала, пришел и искалечил ее мир, вывернул наизнанку, назвал белое – черным, черное – белым и лишил всего, что было ей дорого.
Страх и обида гнали Джалар все дальше и дальше, в глубь озерной паутины, но она понимала, что если не спрячется сейчас, не отдохнет, то ее догонят и убьют. А она даже не узнает – за что.
* * *
Серая пустошь томилась под солнцем и будто тихонько постанывала. Долгий жар измучил ее, и, хотя лето доживало последние деньки, она никак не могла отдохнуть. А может, пустошь ныла и корчилась под ногами высокой старухи в черном плаще, что приближалась сейчас к приземистой башне с узкими окнами. Старуха не стала стучать в дверь, та отворилась сама и будто бы от ее взгляда. Но на пороге стоял человек. Он был не очень стар, но сильно измучен, а потому выглядел как старик. Глаза его запали, волосы поседели, а руки еле заметно дрожали. Увидев старуху, он отступил – то ли приглашая войти, то ли испугавшись ее лица, покрытого свежими ожогами.
– Ты, – выдохнул он.
– Не ждал меня, Колдун-лишенный-имени? За тобой долг.
– Я оплатил сполна.
– О, такие долги нельзя оплатить окончательно, всегда останется маленький хвостик. Ты пустишь меня в свой дом, будешь радушным хозяином, а еще расскажешь, зачем твой император разыскивает по всем мирам прях.
– Тоже хочешь пойти к нему в услужение? – усмехнулся Колдун.
Старуха еле заметно взмахнула рукой, и Колдун рухнул как подкошенный.
– Что ты делаешь? – захрипел он.
– Учу уму-разуму. Как обычно. Пока ты лишен только ног, но я помогу тебе добраться до кресла, разожгу камин в твоем очаге и даже приготовлю ужин.
Она огляделась, делая вид, что не замечает ужаса в его глазах.
– Я поживу тут, позабочусь о тебе. И не переживай, я пришла не с пустыми руками: ты расскажешь мне, зачем император Вандербут ищет прях, а я расскажу, где их найти и как вытащить сюда, к нам.
– Ты ненавидишь Вандербутов, ты не будешь помогать нам, – взял себя в руки Колдун.
– Да. Но одну из прях я ненавижу еще сильнее, чем вас. Она украла мой мир и сожгла мой храм.
Часть вторая
Дом Щуки
В такие времена мудрено разобраться, где твое место и в чем твой долг.
– Я лишь пытаюсь сказать, сэр, что, пока правда надевает башмаки, ложь успевает весь мир обежать.
Бубен лойманки
Когда Тхока осталась одна, она открыла свой сундук. Движения ее были точны и скупы. Она берегла силы. Достала из сундука полинявшее старое платье. Когда-то оно было голубым. Кряхтя и презирая себя за это старческое кряхтение, Тхока сняла одежду и надела платье. Оно болталось на ее высушенном теле, и она огладила себя, закрыв глаза, усилием воли вызвала воспоминания о нем. Его руках, его запахе, губах и словах. О всей своей жизни.
Он пришел из леса, просто появился на ее пороге, худой, измученный, еле живой, будто его драл какой-то зверь, но никаких ран она, лойманка, не увидела. Только на запястье белел свежий шрам, похожий на кривую ветку дерева. Этот шрам будто бы пульсировал и корежился. Тхока передернула плечами, а незнакомца завела в дом, в котором она, незамужняя сирота, жила одна, усадила у печи, но он упал, точно колода. Тхока помолилась Рыси, а потом еще Лосю и Утке. Перетащила гостя на узкую свою постель, раздела, дивясь худощавому телу, бледной коже, хрупкости и какой-то детскости. Она обмыла его водой, потом натерла барсучьим жиром, укрыла оленьей шкурой, заварила травяной чай и наконец помолилась Щуке, которую не очень-то любила, но Щука отвечает за мир мертвых, надо уговорить ее не трогать пришельца. Пусть поправится, а потом идет своей дорогой, откуда Явь привела. То, что он человек Яви, Тхока не сомневалась. А почему – объяснить не могла. Чуяла, и все.
Он выздоравливал медленно, и люди, уважая ее лойманский дар, приносили еду и одежду, которой могли поделиться, ведь его рубашка и штаны совсем не подходили для времени Щуки. Всем было интересно, что он за человек, откуда пришел и когда уйдет, только Тхоке было все равно, как он тут появился. Она гладила его высокий чистый лоб и русые с рыжиной волосы, шептала ему свои любимые песни, а на ночь сворачивалась клубком рядом с его горячим телом. Он не говорил, откуда пришел, но, как только поправился, стал много расспрашивать о жизни Края, о прародителях, о лойманках, о Яви и Нави. Тхока рассказывала, а он записывал в толстые тетради с белыми страницами.
Тогда все решили, что он ученый с большой земли. Те иногда наведывались к ним: искали то драгоценные камни, то горючее черное масло, то талантливых ребятишек. И хотя Тхокин найденыш говорил, что зовут его Серджан Алехи́н и он ничего не ищет, очутился здесь случайно, когда упал в озеро с ледяной водой у себя на родине, его имя тут же переделали на более привычное – Сергей Алёхин.
Как и все, он бежал невестины гонки и поймал ее сразу же, да не больно-то она и убегала. Свадьбу сыграли скромную и тихую.
Ослепленная любовью к этому пришлому человеку с веселой улыбкой и грустными глазами, она теряла свой дар по капле. Она не видела, не чувствовала беды, счастье переполняло ее – сначала в сердце и голове, потом в животе. Какое-то время она еще принимала роды, гадала по воде и воску, заговаривала боль и провожала в последний путь. Она еще собирала травы и делала волшебные отвары, она все еще была лойманкой, но чувствовала, что однажды придется выбирать между даром и семьей. У лойманок были семьи и были дети, но почему-то Тхока знала,