У римских женщин, по крайней мере у более привилегированных, были определенные свободы. Один современник и друг Цицерона с гордостью говорил, что в Греции женщин закрывали дома и запрещали им ужинать с кем-либо, кроме родственников, а вот римские женщины могли появляться на людях и посещать разнополые званые ужины [172]. Им было можно выходить из дома на пиры, празднества, в театр, на представления в Большом цирке – Ювенал был недоволен тем, что они «по городу шляются всюду» [173]. При Августе (который хотел увеличить рождаемость) был принят закон, согласно которому женщина, родившая троих детей, получала финансовую независимость от мужа. Как следствие, на храмах и других зданиях, проспонсированных этими женщинами, появлялись надписи с их именами и деяниями. Одна надпись сообщает, что Публиция, жена Гнея Корнелия, построила и украсила храм Геркулеса: «Все это она сделала на деньги свои и мужа. Она проследила, чтобы это было сделано». Женщина по имени Октавия взяла на себя восстановление храма Благой богини: украсила портик, поставила скамьи и установила крышу над кухней [174].
Логично, что именно женщина восстанавливала храм, посвященный Благой богине (Bona Dea). Это было божество, почитавшееся исключительно женщинами на тайных ночных празднествах в Риме и ближайших окрестностях. Обряды по большей части сохранялись в тайне, так же как и настоящее имя богини (ее называли только титулом), потому что мужчины на празднество не допускались, а женщинам нельзя было произносить ее имя в присутствии мужчин. Перед праздником с территории удаляли даже самцов животных. Храм увивали миртовыми ветвями, выпускали туда змей, подавали вино (обычно женщинам нельзя было его пить) – правда, называли его «молоком» и подносили в сосуде под названием mellarium («горшок для меда»).
Фреска, найденная в Помпеях: женщина держит стилос и деревянные таблички, покрытые воском. Ее часто отождествляют с Сапфо, греческой поэтессой с Лесбоса, но у римлян были и свои поэтессы
Carole Raddato / World History Encyclopedia
Праздник, очевидно, связан с мифом о чистой и непорочной дочери Фавна – лесного бога, похожего на Пана, – который держал девушку практически пленницей в своем доме, чтобы ее не видели другие мужчины. Однажды Фавн напоил ее вином и попытался овладеть ею, а когда она стала сопротивляться, хлестал ее миртовыми ветвями, пока оба не превратились в змей (отсюда мирт и змеи в обрядах). По другой версии, дочь (всегда безымянная) опустошила сосуд вина и опьянела, за что разъяренный Фавн избил ее ветвями мирта до смерти, а потом, пожалев о содеянном, сделал ее богиней.
Ювенал утверждал, что, несмотря на секретность, «все» знали, что именно происходило во время празднества. Он писал, что там вино течет рекой, играет музыка, а женщины доводят себя до разнузданного исступления, вопят и мечутся как безумные, и «мысль их горит желаньем объятий» [175]. Следует с осторожностью принимать на веру многое из того, что писал о женщинах этот заядлый женоненавистник. И все же приятно подумать о том, что, если его описание достоверно, римским женщинам удалось превратить легенду об изоляции юной девушки, лишениях и насилии в полный пьяных удовольствий праздник женского божества, где могли отрываться «только девчонки».
* * *
С Нероном связывается одна из мрачнейших глав в римской истории. Город дважды разоряли крупные пожары: в 37 году (когда сгорели Большой цирк и множество зданий на Авентине) и в 53 году. Но возгорание, начавшееся в ночь на 19 июля 64 года среди трущоб и лавчонок с восточной стороны от Большого цирка было совершенно иного масштаба: огромные части города, в том числе многочисленные храмы и другие священные строения, пожирало пламя, бушевавшее больше недели. Историки в самых ранних сохранившихся источниках, например Плиний Старший, Светоний и Дион Кассий, обвиняют Нерона, которому Светоний, к слову, приписывал сумасбродное апокалиптическое желание сжечь город дотла – по сути, устроить конец света. Он утверждал, что Нерону кто-то процитировал строчку из одной пьесы Еврипида («Когда умру, пускай земля огнем горит!»), на что Нерон с жаром ответил: «Нет, пока живу!» [176] И Светоний, и Дион Кассий пишут, что Нерон, облачившись в сценический костюм, наслаждался зрелищем пожара с башни дворца (построенного Меценатом) на Эсквилинском холме. С этого отличного зрительского места он, бряцая на лире, услаждал перепуганных, пытавшихся бежать римлян отрывками из «Осады Илиона» – то был сочиненный им эпос о падении Трои.
Нерон, который баловался во время величайшего потрясения, стал олицетворением безрассудного, стремящегося к наслаждениям тирана
Sunny Celeste / Alamy Stock Photo
Рассказы об этом представлении на вершине башни не выдерживают критики. Согласно другому историку, Тациту, когда начался пожар, Нерон был не в Риме, а в Анции (Анцио). Узнав о пожаре, он быстро вернулся в Рим, организовал тушение пожара и предложил людям помощь: открыл свои сады для тех, кто лишился жилищ, и устроил раздачу зерна. Отдавал ли он приказ поджечь город, остается спорным вопросом. Тацит утверждал, что пожар вспыхнул в лавках, полных горючих материалов, а затем, подхваченный ветром, распространился по городу. Правда, Тацит тоже сообщает, что кто-то видел поджигателей и что Нерон хотел сжечь Рим и построить вместо него город Нерополь (месяц апрель уже был переименован в нероний).
Тацит на самом деле описывает не один пожар, а два, второй случился после того, как был потушен первый. Возможно, первый пожар начался случайно, но затем Нерон сам устроил второй – он разразился после его возвращения в Рим, – а потом, увидев, как рушатся хаотично расположенные старые здания, начал продумывать