Еще одной жертвой стала беременная жена Нерона Поппея Сабина, невероятно эпатажная женщина, принимавшая ванны с молоком ослиц и требовавшая золоченых подков для своих коней. Нерон избил ее до смерти в ярости оттого, что она отругала его за позднее возвращение домой с гонок на колесницах. Он глубоко сожалел о ее смерти и, как только узнавал о какой-нибудь похожей на нее женщине, немедленно делал ее своей любовницей.
В конце концов Нерон лишился поддержки со стороны нескольких своих провинциальных наместников и их легионов. Вспыхнули восстания, сначала в Лугдунской Галлии (сейчас это север Франции), а затем в Тарраконской Испании (самая крупная испанская провинция). Наместника последней, Сервия Сульпиция Гальбу, легионы провозгласили новым представителем сената и римского народа – то есть, в сущности, новым императором. Как позднее писал Тацит, была разглашена тайна империи: стать принцепсом можно «не только в Риме» [186]. Иными словами, императора могли провозгласить хорошо вооруженные легионы, а не сенат и римский народ. В течение последующих столетий эта практика приводила к практически невообразимому хаосу и кровопролитию.
О восстании в Галлии Нерон узнал вскоре после своего возвращения из Греции, куда он в 66 году поехал участвовать в Олимпийских играх. (Благодаря угрозам, взяткам и греческому подхалимству он выиграл 1808 личных золотых медалей.) К битве против восставших он готовился со свойственной ему эксцентричностью: главным для него было найти повозки, чтобы отвезти на фронт его костюмы и музыкальные инструменты. Также в этой кампании его должны были сопровождать любовницы, одетые амазонками, с остриженными волосами. Другие тактики подразумевали сочинение непристойных песен, в которых высмеивались лидеры восстания. Еще Нерон в шутку подумывал убить всех сенаторов, сжечь Рим и отправиться на покой в Египет, где он предполагал добывать себе пропитание игрой на лире. Он рассуждал так: «Что ж, коли погонят нас из империи, как-нибудь прокормимся ремеслишком» [187].
Гравюра из Нюрнбергской хроники 1493 года живо изображает самоубийство Сенеки. Неизменный стоик, он остается удивительно собранным, когда из его рук хлещет артериальная кровь
Оттиск с гравюры Симона-Франсуа Равене, XVIII в. / Classic Image / Alamy Stock Photo
Эти любопытные выходки не придали уверенности Нероновым солдатам, и вскоре они примкнули к повстанцам. Нерон, поняв, что проиграл, послал за Локустой, которая любезно дала ему сосуд со смертельным ядом, но слуги скрылись с ним и прочим его имуществом, разоряя дворец. Еще две попытки самоубийства не состоялись, и конец ему пришел на вилле в нескольких километрах от Рима, куда Нерон бежал, переодевшись в лохмотья, с группой верных ему людей, среди которых был его возлюбленный кастрат Спор. «Какой великий артист погибает!» – сетовал Нерон, глядя, как они собирают дрова для его сожжения [188]. Когда за ним явились солдаты Гальбы, он процитировал строку из Илиады: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» [189] – и вонзил себе в горло кинжал. Правда, это последнее драматическое представление он не довел до конца и бился в агонии, когда один из «стремительно скачущих» солдат нанес ему окончательный удар.
* * *
Древнеримские историки и раннехристианские богословы относились к Нерону неприязненно. В части христианской традиции он приравнивался к Антихристу. При этом Нерон, по всей видимости, был невероятно популярен при жизни среди немалой части римского населения, а после смерти еще больше. Светоний сообщает, что каждую весну и лето его могилу усыпали цветами, и многие люди, не только в Риме, но и на востоке, верили, что он «скоро вернется на страх своим врагам» [190]. Более чем 300 лет спустя Блаженный Августин рассказывает о том, что эта легенда вполне жива, люди верят, что Нерон, молодой и полный сил, объявится и вернется на престол. Иронично, что преследователь христиан сам для некоторых людей стал фигурой, подобной Христу, и его последователи с нетерпением ждали его второго пришествия.
Презирать и очернять Юлиев-Клавдиев очень легко, особенно если верить хотя бы половине того, что о них писали античные историки. К чести Юлиев-Клавдиев, они также были великими строителями, которые, как и их родоначальник Август, руководили превращением Рима в огромный город с инфраструктурой, дававшей тысячам людей продовольствие, воду, образование и развлечения. О богатстве и великолепии Рима в I веке метко сказал вождь бриттов Каратак, привезенный в Рим как пленник после поражения племени катувеллаунов: «Как вы, обладая столь огромными богатствами, можете зариться еще и на наши лачуги?» [191] (Каратак, очевидно, не учел, что богатство Рима и было построено благодаря завоеваниям народов с их «лачугами».)
Для физических, социальных и интеллектуальных нужд народа правители династии Юлиев-Клавдиев возвели или восстановили десятки зданий и начали масштабные инженерные проекты. За 55 лет, разделявших смерть Августа и Нерона, в Риме появилось около десятка новых храмов, новый цирк и два новых акведука: Аква-Клавдия и Аква-Анио-Новус. Эти два акведука были построены при Калигуле и Клавдии и более чем вдвое увеличили водоснабжение в Риме [192]. Анио-Новус был одним из крупнейших строительных проектов века с точки зрения рабочей силы, потребовавшим прокладки тоннелей, знаний в горном деле и гидравлике.
Еще одним большим проектом при Клавдии стало осушение кишащего комарами Фуцинского озера, что должно было улучшить снабжение продовольствием и побороть малярию. В результате этого грандиозного мероприятия, потребовавшего масштабных гидротехнических работ и множества людей, всего в 85 километрах от Рима появилось около 60 000 гектаров плодородной земли, с которой можно было накормить римлян. Этот проект, осуществлявшийся между 46 и 53 годами, проводился параллельно с еще более колоссальным предприятием Клавдия – сооружением морской гавани Порта вниз по Тибру от Рима (недалеко от места, где сейчас располагается аэропорт Фьюмичино). Для этого пришлось перекопать около 200 гектаров прибрежных дюн, соорудить волнорезы, сухие доки, каналы (один из них был почти 100 метров в ширину) и гигантские склады для зерна. Один греческий писатель позднее дивился этим достижением: «Из всякой земли и моря привозится все, что растет в любое время года, все, что приносит любая страна, реки и озера и искусство и эллинское, и варварское <…> Если ты там чего-то не видел, значит, его и не было или нет» [193].
Что до Нерона, его Восьмиугольный зал в Золотом доме был архитектурно-инженерным шедевром: взмывающий в небо восьмиугольный купол, сделанный из бетона, почти 15 метров в размахе, с окном на вершине, глядящим в небо. Тацит писал, что архитекторы и инженеры были наделены «изобретательностью и смелостью в попытках посредством искусства добиться того, в чем отказала природа» [194]. Этот памятник Нерону завалили грудой земли