– Если сама останешься, то и я останусь.
– Я должна поехать, ты и сам знаешь.
– Тогда и я тоже.
Марго давит вздох. Она помнит, как почти пять лет назад умоляла Макса уйти – из дома, куда тот так стремился попасть, едва они вместе оказались. Как умоляла оставить, идти дальше, жить. Макс, кажется, так и не смог. Иногда Марго задается вопросом, в какой именно момент он захотел умереть внутри: когда осознал, что его близкие больше не люди, или когда уже увидел их такими. Без жизни на выдохе.
Макс слишком сложный, чтобы понять его до конца. Марго хочется верить, что она поняла. Но она знает, что никогда не сможет, потому что дыры в их душах никогда не срезонируют настолько, чтобы захотелось перекрыть их друг другом настолько, чтобы ничего больше не оставалось.
Одна из змей внутри вдруг оживает и начинает ползти выше. Они все, всем чертовым гнездом, всегда ползут туда – к сердцу. Которое то оживает, то затихает, но всегда чувствует одно и то же. Сомнение. И это сомнение делает больнее всего.
Марго не знает, кто такой Дин. Но она сомневается – в том, что тот не более чем их личная возможность протянуть на фрагмент жизни дольше.
Сомнение. То, что кто-то считает ее отношение странным, – это неправильно? То, что сама Марго сомневается, – это неправильно? То, что она сама чувствует себя странно рядом с Дином, – это неправильно?
– Они всегда говорят, что самое главное, чтобы ты знала, что делаешь. – Макс слезает с парапета и садится на бетон рядом с ней.
– Хочешь спросить, знаю ли я?
– Нет. – Улыбка на чужих губах тусклая, неживая. – Мне не нужен ответ на этот вопрос.
– А на какой нужен? – Марго неожиданно хочется исчезнуть.
– Помнишь, как ты сказала, что твое прошлое для тебя то, за что ты бы отдала жизнь?
Макс смотрит прямо, остро, в душу. Не колеблется ни секунды – просто режет поперек и вдоль, рвет острыми краями ножа то, что и так уже надорвано. Марго хочется закрыть глаза, но она не может.
– Помню.
– Мы тогда убегали от моего дома. Помнишь, да? Мы убегали, а ты, блять, держала в руках рамку с фото моей семьи. Я так ненавидел тебя за это. – Макс тихо смеется. – За то, что ты схватилась за то, что ничего не значит уже. А ты сказала, что помнить – это важно. Что иметь фото – это важно. Что иметь в сознании образы – это важно. Я так ненавидел тебя тогда.
Марго громко сглатывает. Она помнит. Конечно, она помнит. Помнит, как много зараженных было. Как сильно их потрепало тогда. На каких парах они летели туда, безрассудно тратя бензин. Она склоняет голову. Для кого-то близкие мертвы, но они хотя бы имеют воспоминания о них. Об их улыбках, совместных вечерах, прикосновениях. Об их словах, взглядах, напутствиях.
У Марго нет ничего.
– Я понимаю сейчас. – Макс протягивает руку, чтобы дотронуться до ее руки. – Я понимаю. Прости, что не понимал этого тогда.
– Все… – Марго жмурится, – все в порядке.
– Все никогда не будет в порядке. – Голос Макса грустный и такой честный. – До тех пор, пока ты не найдешь ту себя, которую потеряла.
Неважно, найдет ли Марго. Все и так не будет как раньше. Просто когда-то давно в ней кто-то умер, а она даже не знала об этом. Просто когда-то давно в ней умер человек, с которым она не была знакома и никогда не познакомится. Просто когда-то был целый мир, но его вдруг не стало.
Гусеницы становятся куколками, из которых вылупляются бабочки, что живут несколько недель, а бывает, и дней. Есть ли место, где они никогда не умирают? Для Марго все бабочки давно умерли.
* * *
– Держи. – Марго швыряет пакет с такой силой, что на короткий миг жалеет об этом: вдруг порвется и расплескает вокруг все что не надо.
– Что это? – Дин приподнимает брови.
– Не задавай тупых вопросов, ведь и так все понял. – Она встает напротив. – Завтра мы едем в столицу, так как у нас кончились боеприпасы. Ты едешь с нами.
– Еду в качестве живого оружия? – Дин нажимает на поверхность пакета, и жидкость в нем перекатывается, булькает почти. – А это зачем?
Марго хочется выть громче и протяжнее, чем воют волки в полнолуние. Потому что этот пацан не в состоянии понять ничего из того, что можно догнать за пару секунд.
– Ты нужен просто потому, что у нас не осталось боеприпасов с последней вылазки, когда мы спасали твою сестру. – Она максимально спокойно садится напротив. – А кровь – это чтобы ты сам не сдох.
Дин какое-то время смотрит на пакет в своих руках и лишь после этого поднимает взгляд, намереваясь заглянуть Марго в глаза, но та упрямо смотрит в сторону.
– А не слишком для тебя – столько крови сцеживать?
– И не через такое проходила.
– Не буду, – отказывается Дин, заваливаясь на кровать. – Никакой крови больше.
Марго держалась целых два часа: с утра, когда шустро вылетела из комнаты, когда завтракала максимально плотно, когда спустя несколько часов заставляла Лив сливать с нее кровь в пакет, хоть та и вопила, что так не делают. Марго держалась, игнорировала все, что внутри бурлит и надрывается, а теперь этот урод говорит «не буду» и буквально жопой к ней поворачивается.
Она дергается вперед и хватает Дина за плечо, тянет быстрым движением на себя, но ее руки перехватывают, тоже дергают куда-то в сторону. Они оба застывают в неудобном положении, когда одно движение вбок – и непонятно, как это расценят те, кто неожиданно войдет в комнату.
Марго молчит, сцеживает взглядом яд из своей души прямо в чужие глаза, а потом дергается в сторону – куда Дин бросил пакет с кровью.
– На хера ты выебываешься? Если хочешь остаться здесь вместе с Даной, то это самый простой способ избежать всего того, с чем тебе лучше не сталкиваться.
– Нет. – Дин ее не держит больше; это обескураживает, вводит в ступор. Марго садится на кровати, поджимая под себя одну ногу, и наблюдает за парнем, который все так же лежит и смотрит на пакет с кровью. – Я больше не буду пить это.
– Кажется, мы уже проходили через это, но пришли к выводу, что тебе это нужно, чтобы не умереть.
– Да уж лучше сдохнуть. – На Марго смотрят так свирепо, что она почти теряется.
Она понятия не имеет, через что Дину пришлось пройти, когда над ним ставили эксперименты. Что