— Приятно это слышать, — вежливо ответил я. — Я, конечно, исполню твое пожелание.
— Это не пожелание, а приказ, — холодно пояснил он. — И если ты осмелишься им пренебречь, как ты это сделал с предыдущими приказами, ты будешь наказан так, что даже тебе это покажется… — он сделал паузу. — Неприятным, — закончил он.
— Я не намерен бессмысленно рисковать жизнью, которая еще может на что-то пригодиться Святому Официуму, — ответил я. — Разумеется, я дождусь эскорта.
А затем мой таинственный спутник просто натянул поводья своему скакуну и уехал, не попрощавшись.
* * *
Обещанный Кнабе эскорт состоял из трех веселых инквизиторов, вполне довольных тем, что могут вырваться из скучного города и отвлечься от повседневных обязанностей, а взамен неспешно ехать по тракту, останавливаясь в постоялых дворах, чтобы поесть и выпить за счет Святого Официума и поболтать с незнакомым спутником. Они расспрашивали меня о событиях в Вайльбурге, не только о бушующей кашлюхе, но и о споре с архидьяконом и о мятеже в городе. Однако их вопросы были не допросом, а искренним любопытством соратников, которые от очевидца хотели узнать, что произошло. Я рассказал им почти все, умолчав, однако, о своем участии в разжигании бунта и о роли, которую во всей этой катастрофе сыграла Кинга.
— Ну вот так и бывает, когда жизнь интересная, — заметил один из сопровождавших меня инквизиторов. — Не то что у нас… — вздохнул он и с покорностью махнул рукой.
Что ж, вайльбургские события, вошедшие в историю города под названием «кашляющий бунт», может, и были интересными, но, с другой стороны, унесли много человеческих жизней, а мне доставили немало хлопот. Однако я мог поздравить себя с тем, что все, что я делал или не делал, неважно, было ли это намерением, действием или бездействием, имело целью приумножить в мире славу Божию. Независимо от того, что говорили бы другие люди, и независимо от того, как в итоге сложились дела, я надеялся, что наш самый суровый и самый справедливый Господь записал реестр моих деяний сияющим пером. И когда я предстану пред Его высочайшим ликом, у меня не будет причин ни для стыда, ни для беспокойства, ибо каждая моя мысль и каждый мой поступок были посвящены Ему.
ЭПИЛОГ
Говорил ли Дитрих Кнабе, рисуя передо мной разветвленную сеть интриг и заговоров, которым я якобы воспрепятствовал, правду, лгал или же (как это чаще всего бывает) иногда лгал, а иногда говорил правду? Признаюсь, уже находясь в Кобленце, я старался следить за вестями из Вайльбурга, чтобы узнать, как сложилась судьба города и его жителей. Что ж, Вайльбург понес большие потери из-за пожара, в нем также шел процесс против бургомистра и городского совета. Советников обвинили в пособничестве беспорядкам и призывах к мятежу, в результате которого погибло столько людей. Однако им крупно повезло, что жертвами столкновений пали лишь пришельцы из Ватикана, а не какой-нибудь порядочный аристократ, гражданин Империи, чья семья развязала бы кампанию против горожан и потребовала бы их голов. Да, князь-епископ, разумеется, не был доволен смертью своего сына и подавляющего большинства его свиты, а затем и поражением солдат, штурмовавших вайльбургские стены, но было черным по белому доказано, что Умберто Касси совершал насилие и убийства, а мятеж был лишь реакцией населения на эти преступления. В конце концов, весь процесс завершился тем, что бургомистра и советников оправдали, однако конфисковали их имущество и изгнали из города. Как мне, впрочем, донесли, все обвиняемые узнали о приговоре задолго до его оглашения и успели к нему так подготовиться, что в действительности почти ничего не потеряли и смогли начать новую жизнь в другой части Империи. Что до князя-епископа, то вскоре после вайльбургских событий он так неудачно упал с коня на охоте, что свернул себе шею. Его похоронили с великой помпой, а траурные церемонии длились больше недели. Говорят, Инквизиция прислала по случаю его похорон венок, впечатляющий своей красотой и размерами, а представитель Святого Официума произнес речь, выжимавшую из глаз слезы искреннего умиления. Все имущество епископа за неимением законных наследников перешло в руки Церкви. А чем же закончился спор о прибылях с соляных копей? Спор, который и стал тем самым первым камешком, что вызвал лавину епископской ненависти к Вайльбургу? Что ж, привилегия осталась за городом, и, учитывая понесенные им потери, надо признать, что никогда она не могла бы пригодиться больше, чем в эти тяжелые времена. Можно сказать, что многое должно было случиться, разыграться множество драм, произойти множество катастроф, чтобы все, по сути, осталось по-старому. На шахматной доске сменились некоторые фигуры, но я был уверен, что через несколько, от силы полтора десятка лет никто за пределами Вайльбурга и не вспомнит о том, что здесь творилось. Да и в самом Вайльбурге об этом несчастном знойном лете будут вспоминать главным образом из-за эпидемии кашлюхи и великого пожара, а не из-за противостояния между горожанами и епископом.
Ну вот, а что же с кашлюхой, спросите вы, любезные мои. Да ничего. Она свирепствовала, собрала смертельную жатву и куда-то исчезла, неведомо куда, и никто не знает, сгинула ли она навсегда или когда-нибудь к нам вернется. Трудно сказать, скольких граждан по всей Империи она унесла в вечность. Одни говорят, что несколько десятков тысяч, другие — что много больше ста тысяч, третьи и вовсе бают о миллионе. Но кто это сосчитает и кто досконально проверит? Да и кого это на самом деле волнует? Люди — словно сорняки. Они быстро разрастаются, а вырванные — отрастают еще быстрее. Они гибнут из-за войн, из-за убийств, от великой стужи и великого зноя, от старости и от голода, умирают в несчастных случаях и катастрофах… Так какая разница, сколько из них в этом безмерье повседневной смерти скончалось именно от кашлюхи? Что ж, была беда. Как и многие, что обрушивались на наш род до нее, и как многие, что обрушатся после. Нас ждут еще великие войны и великие эпидемии, наводнения, пожары, бури, великие землетрясения. Нас ждет без счета несчастий, трагедий и катастроф, так много, что невозможно будет запомнить, кто и когда, в какой из них лишился жизни. Конечно, те, кто потерял близких, быть может, будут помнить о кашлюхе несколько дольше, но большинство людей уже скоро забудет, свирепствовала ли эта хворь два года назад или пять, а через десять лет, если спросишь кого-нибудь о кашлюхе, он лишь нетерпеливо махнет