Ой, ты, мамушки мои! Все хотят записать себя в ясновидящие! Каждая пылинка говорит – у меня предчувствие. Все хотят судьбу, и чтоб не просто так, абы с кем на матрасе задурманиться, а чтоб подарок был, с Неба.
Андрей сначала верил во все эти тонкие штучки, но потом, когда помахал колуном с полгодика, ясность сознания начала к нему возвращаться. Он начал думать проще, и над собой прежним смеялся, с горечью, не с радостью смеялся.
Не было никакой судьбы! Никакого подарка. Была необходимость. Женщина, молодая, здоровая, глупая, как все молодые женщины, в зеленой шелковой косынке, явилась в храм. А он ее почувствовал, как голодный чувствует запах горячего хлеба за несколько улиц до пекарни, так и он ее в дальнем пределе с амвона рассмотрел.
Весь пост она встречалась ему в городе, всегда случайно, и там, где он не ожидал ее увидеть. В храме – понятно, она стала приводить туда своих детей, у нее было двое маленьких. Но в магазине «Стройка»? Где баптисты торговали инвентарем и всякой мелочью? Зачем она зашла туда? Какие-то шурупы покупала, какая-то дверца в кухонном шкафу у нее сломалась…
Потом в аптеку свернула в ту же самую, где Андрей стоял у кассы. В городе было десяток аптек, на каждом углу по аптеке, почему она в эту зашла?
Случайные встречи его волновали. И ничего особенного не было в этих пересеченьях. Поздоровались, спросили друг у друга, как дела. «Ты здесь надолго?» – спросил он. «Еще не знаю, – улыбнулась. – Ты стал священником, я думала, ты в армии». – «Я думал, ты в Москве». – «Сама не знаю, где я». Вот и все, говорить было не о чем. Но почему-то вдруг Андрей, отец Андрей, целый день вспоминал, в каком она была пальто, в каких перчатках…
Он запомнил ее гардеробчик. В первый раз она была в юбке и в шубке, дорогой и тонкой, в городке женщины такие шубы не носят. А второй раз он увидел ее в джинсах, уж лучше в юбке, и чтобы в пол, джинсы слишком… слишком соблазняют. «Кого соблазняют? Зачем я думаю об этом? – он себя одергивал, и тут же вспоминал, – а как она держала сумочку…»
Говорила с ним и щелкала застежкой, тоже нервничала, стеснялась в городе, на виду у людей, разговаривать с батюшкой и глаза свои наглые пялить на его чистый лоб, на широкие плечи. Но ведь пялила. И замочком щелкала. Андрей не знал, как называются такие сумочки, и все на пальчики смотрел отманикюренные, а она улыбалась и клацала замком.
Красивая. Это он не сразу, это он дома решил, когда вернулся вечером и ужинал за одним столом со своей женой. В то время жена была в полной апатии, и от таблеток целыми днями спала. Тогда он еще не отправил ее к родителям, и сам каждый вечер выводил подышать. На улице она снова начинала трясти пальцами и выдавала неразборчивый бред без единой рекламной паузы. Он не слушал, он свое вспоминал: «А в школе неприметная была. Все говорили дылда, дылда, а теперь красавица. Шубка на ней дорогая, машина тоже…»
Андрей знал, что она бывает у одного общего друга, у Лехи, так его звали в школе, и до сих пор никакое отчество к его имени не прибавилось. Этот Леха сидел когда-то в детстве за столом в чужом саду, весной, и черт дернул его за язык. Он сказал, что умрет в тридцать лет, и вот теперь как раз по сроку умирал, у него нашли рак, горла, кажется. Кто мог из старых друзей, заезжал его навестить. Но заезжали редко. Тем удивительнее было узнать, что она забегает.
Несколько раз Андрей заставал ее следы. Однажды он пришел, когда она только что отъехала. Чайник, в котором она заваривала чай, был еще горячим, чашка была с отпечатком красной губной помады, шоколад, который она принесла, был открыт. Андрей взял конфетку. «Прости меня, господи», – улыбнулся.
Леха еще держался, он очень ждал отца Андрея, хотя священника в нем не признавал, слишком уж близким было знакомство.
– Ты людей убивал? – Леха не спрашивал, он и так это знал.
– Убивал.
– Из автомата?
– Угу, – Андрей никогда подробностей не рассказывал.
Леха с любопытством щурил свои и так небольшие глаза. И приставал:
– А глотки резал? Вот чтоб ножом, и чтоб он у тебя в руках задрыгался?
Андрей глотки резал, в разведке приходилось это делать. Леха смотрел на него недоверчиво и всегда начинал язвить.
– Да просто ты пенек… Тебя то в бронник, то в рясу наряжают, а ты и ломишься задание выполнять. И как я после этого тебе поверю? У тебя все по приказу, все как партия велит. А что ты сам-то хочешь, ты хоть знаешь?
Андрей не обижался. На бедного Леху? За что? Природа его агрессии была очевидна, Андрей замечал такую злость у людей, которых постоянно и долго мучает физическая боль. Андрей, точнее, отец Андрей, понимал прекрасно – скоро Леха будет разговаривать по-другому, поэтому он часто навещал одноклассника.
А пока Леха отрывался. То непорочное зачатие его не устраивало, то дорогие часы патриарха его раздражали, то православные вопли вокруг нового паспорта…
– Номер сатаны! – он хохотал. – Я не могу, о чем они парятся! Мы все давным-давно живем под номерами! Государство – это и есть сатана! Нас всех давно пересчитали! Ты мне скажи, неужели они там у вас этого не понимают? А? В новом паспорте их номер не устраивает, а в старом – пожалуйста!
Андрей не отвечал, пустое он не слушал, поглядывал на чашку с отпечатком ее помады и думал: спросить про нее – не спросить. Не спросил. Леха сам выдавал информацию, каждый раз после ее визита рассказывал, о чем она говорила.
– Они там больные все, в Москве. Прикинь, она сказала, ей два часа на работу ехать. И обратно два! Четыре часа на дорогу! Скажи, они нормальные после этого? Чем там намазано, на этой работе? Четыре часа каждый день!
– Не знаю… – Андрей такого трафика себе не представлял. – Карьера, деньги, наверное… Многие у нас уехали.
– Все придурки туда уехали! – Леха в карман не лез за диагнозом. – Если они такие крутые, почему тут не остались? А? Если ты крутой, ты бабло везде заработаешь, да?
– В отпуске она?
– Не знаю… Сказала, ей нужно притормозиться. Вроде разводиться собралась. Хотела к тебе записаться, – Леха ехидно усмехнулся, – на консультацию! Больные все, я говорю же.
И она больная. Бегала тут по городу, искала парикмахера для своей собачки! Я валяюсь, у нас в городе она искала парикмахера собаке!
– Нашла? – Андрей спросил.
– Нашла!
Леха закатился, но громко, как раньше, смеяться он не мог, из горла вырывался сухой отрывистый свист. Андрей говорил с его матерью, он знал, что Леха безнадежен. И одноклассница эта, с собачкой, московская, тоже бывала у Лехи, так никто и не понял, почему она это делала.
Перед Пасхой, в чистый четверг они встретились. Андрей застал ее с граблями, она убирала мусор у Лехи во дворе. Леха к тому времени почти не вставал с постели, но козлиться у него получалось.
– Зачем ты это делаешь? – он на нее ругался. – На фиг мне твоя чистота? Приберутся без тебя, врач сказал, месяца через три.
– Твое нытье меня достало, – она ему отвечала. – Если бы мне сказали в пятом классе, что я у этого урода буду в кухне мыть полы… Ты помнишь, как ты выбросил мой портфель из окна?
– Да… – Леха улыбался посиневшими губами, – и ты мой тоже.
Андрей помнил. Это было на перемене, после урока физики. Два портфеля один за другим вылетели с третьего этажа. На такое были способны только два человека: отвязный Леха и она, тихая дылда.
Леху вынесли в сад под солнце. Мусор и прошлогодние листья подожгли, сырые, подгнившие они не горели, а только пованивали по-осеннему грустно. Женщина наклонялась