На следующее утро «наши новые Венеры спрыгнули с борта корабля и поплыли к берегу с подарками в виде бутылок, рваных тряпочек и осколков битой посуды… Один матрос оторвал подкладку своих штанов и завязал ее вокруг шеи своей возлюбленной, которая выглядела такой гордой, словно спешащий домой рыцарь, которого наградили новым орденом, и думающей: Honi soit qui mal y pense [57]»18. У аборигенов острова не было одежды, а следовательно, и карманов, поэтому все ценные предметы они носили во рту. Некоторые отчаянные матросы последовали за женщинами и тоже прыгнули в воду – «для того чтобы попробовать, можно ли заниматься этим в воде»19. Без всякого сомнения, сексом можно заниматься и в воде, особенно если опираешься ногами на натянутую якорную цепь.
На борту корабля в один из дней дали обед в честь короля. Оказалось, что якобы забывший свой родной французский Кабри – член королевской семьи, потому что он был женат на одной из дочерей правителя островов. Брат короля по имени Мухау удивил всех присутствующих тем, что костяшками ладони сделал дырку в кокосовом орехе, выпил его содержимое, после чего раздавил кокос между коленями. Один абориген из свиты короля (Тилесиус скрупулезно измерил его рост: 203 сантиметра, а расстояние от пупка до промежности, где начинаются ноги, составило двадцать семь сантиметров) удивил русских тем, что забрался на самую высокую мачту и прыгнул в море «бомбочкой», поджав колени к подбородку.
Тату-мастером туземцев оказалась очень старая женщина. Она приплыла на корабль, держа в зубах свои инструменты, и принялась делать морякам татуировки в обмен на кусочки материи и гвозди. Работала она перьями птиц и черно-серой краской, сделанной на основе золы. Ее услуги пользовались популярностью, несмотря на то что «если она сошьет костюм небрежно и испортит ткань, то одежду придется так и носить всю жизнь, с теми погрешностями, что на ней есть»20. Даже Крузенштерн сделал себе татуировку, правда, история умалчивает о том, где и какую именно.
Жизнелюб Федор Толстой, естественно, сделал себе массу татуировок: и на спине, и на груди, и на руках. По возвращении в Россию он неоднократно демонстрировал в обществе, что ему «набили». Особенно ему нравилось показывать свои татуировки молодым дамам. Родственница Толстого Мария Каменская вспоминает, как однажды в 1842 году во время обеда граф снял запонки, скинул рубашку и напряг мышцы торса. «Все присутствующие поднялись со своих мест и пристально смотрели. Торс графа был полностью покрыт татуировками. На его груди внутри сине-красного круга была изображена похожая на попугая большая птица… Дамы долго вздыхали, охали и интересовались: «Граф, скажите, вам было больно, когда дикари делали эти рисунки?»
Толстой вообще рассказывал много небылиц о своем пребывании в Южных морях. Кроме всего прочего, он утверждал, что его чуть не съели, но в этот момент на туземцев напало враждебное им племя и освободило его. В новом племени на Толстого молились, как на идола, потому что у него были «красивые белые ноги»21. В этом рассказе справедливо только то, что местные племена действительно иногда ели убитых в битвах тела врагов. Толстой также утверждал, что Крузенштерн оставил его на островах одного и ему пришлось самому добираться до тлинкитов на Аляске, где он, одетый в форму гвардейца Преображенского полка, ходил на охоту. Во время званых обедов в Петербурге Толстой вещал обомлевшим слушателям о том, что он «навострился убивать гарпуном так же хорошо, как саблей и шпагой» и что туземцы «умоляли его стать их царем». Также он утверждал, что королева Таити Помаре является его дочерью, хотя он никогда и в помине не был на Таити. На самом деле граф побывал в Южных морях лишь на одном острове в группе Маркизских островов. Он благополучно доплыл на «Надежде» до Камчатки, где Крузенштерн с позором выгнал его из состава экспедиции, и граф направился в Петербург по суше. Но за свое путешествие он получил прозвище Американец.
Резанов не участвовал в общем веселье. Судя по всему, у него был сильнейший нервный срыв после того, как ему несколько месяцев пришлось провести в недружественной атмосфере, где единственными его союзниками оказались лицемеры и прихлебатели из его собственной свиты. Левенштерн, являвшийся, правда, одним из заклятых врагов Резанова, пишет даже не о срыве, а о психическом расстройстве. Срыв случился незадолго после того, как к «Надежде» 11 мая подошла «Нева». Между Резановым и Крузенштерном возник спор о приобретении кораллов. Крузенштерн категорически запретил приобретать что-либо до тех пор, пока трюмы кораблей не будут заполнены мясом и овощами. Решение было здравым, потому что, если бы члены команды начали приобретать у туземцев всякие диковины, то это неизбежно привело бы к тому, что цены на действительно нужное изменились бы в сторону, невыгодную русским. Однако Резанов стал утверждать, что у него есть указания Академии наук приобрести максимально большое количество образцов местной флоры и фауны.
Во время вспыхнувшей, в общем-то, по пустячному поводу перебранки «Резанов превысил свои полномочия, данные ему государем, и те, на которые он имел право по своему положению и рангу, – пишет Левенштерн. – Он начал открыто угрожать, глумиться и ругаться, обвиняя капитана в разных прегрешениях и публично заявляя, что со всем этим разберется… Никто не может себе позволить позорить капитана перед лицом его команды».
Крузенштерн вызвал на «Надежду» Лисянского, и тут Резанов совсем потерял чувство такта. Лисянский собрал офицеров обоих кораблей в кают-компании «Надежды» и заявил, что «Его Превосходительство камергер при людях заявил мне, что я веду себя как ребенок, и поэтому меня разжалуют из капитанов в простые матросы. В этой ситуации я не могу продолжать командовать кораблем»22. Ратманов предложил «считать Резановова сумасшедшим и запереть в каюте». Попросили привести посла из его каюты. Резанов был «белым в лице; в его руках был императорский указ». Он еще раз зачитал текст драгоценного для него документа, но зачитал с лестницы, начинающейся от входа в кают-компанию, а внутрь так и не зашел. Угроза посадить его под арест произвела на