Слова его прозвучали несколько зло, хотя до этого дед всегда улыбался, хмуриться не любил. Теперь же лицо стало жёстким, будто в нём что-то переключилось. — Так, можа, это мы охотники будем, а не вы, — бросил он.
— Чего? — урка резко выпрямился. — Бл*! Да вы на себя посмотрите! — он махнул рукой по сторонам. — Старая развалина, — ткнул пальцем в Ефима. — Парочка, которую от одного вида моих корешей инфаркт схватит, — кивнул на Женьку с женой. — Пацан хоть и ершистый, — взглядом ткнул в мажора, — но гонору полно, а толку ноль. Бабы молодые, — скользнул глазами по Лизе и Ольге. — Что, бегать да визжать? Если и сможет кто-то тащить на себе всех, то только вон тот бугай, — указал на Ворона. — И начальник ваш, — теперь он кивнул в мою сторону. — Но и то, ненадолго… Там такие матерые чалятся в соседнем бараке… Не дай бог вам с ними в лесу столкнуться. Лучше сразу вздернуться. Самим.
В бараке повисло напряжение.
— Ну-ну, — тихо, но отчётливо произнёс дед Ефим, даже не повысив голоса. — Только ты теперь с нами. И если попрёшь супротив нас, то мы тебя первые же и сдадим ентим, матерым твоим.
— Да ладно вам, — вдруг проговорил Лёнька Коса торопливо, сам испугался, что перегнул. — Я же так… мысли вслух. Чего вы гоните? Обиделись, что ли? Может, и не будет никакой схватки. Может, я чего не так понял, не то услышал. Хотя слух у меня, как у кошки, острый.
— Вот и сиди, помалкивай, — крякнул на него Ефим.
— Слушайте, — вдруг предложил Коса, глядя исподлобья, — если я вам так не нравлюсь, могу подсказать, как от меня избавиться. Вы мне тоже не вкатываете. Давайте я подерусь вот с этим, — кивнул на молодого мажора. — Поднимется шум, крик, охрана влетит. Пускай он при них мне грозиться будет башку проломить, и я ему тоже выскажу. Меня снова переведут. Типа, не прижился. А? Заберут от вас.
Мажорчик, до этого хорохорившийся, сразу напрягся, глаза забегали. Он отступил к стене, голос у него сорвался на шипение:
— Слышь, ты… только попробуй меня пальцем тронуть. Ты знаешь, кто мой отец⁈
— А может, со мной подерешься? — вмешался Ворон. — Дайте я ему вдарю. Бесит, сука.
— Тихо! Успокоились! — сказал я, глядя на всех. — Так не пойдёт. Вряд ли тут есть ещё третья группа. Таких бараков всего два. Так что если тебя, Лёнчик, и выселят, то только уже… в вечную, так сказать, обитель. Словишь пулю, да и закопают в сырой земле, — я выдержал паузу и добавил: — Но если тебе так хочется, чтобы тебе наваляли, могу это организовать. Только без криков и шума. Лады? По башке тебе нельзя, кони двинешь, давай в пузо?
Зэк дёрнул плечом, отводя взгляд, потом скривился и, словно оправдываясь, пробормотал:
— А, не-е, так не канает…
— То-то же, — хмыкнул я.
И тут же Коса скорчил дурацкую ухмылку, зубы оскалил, заржал фальшиво:
— Ладно, я же пошутил. Чего вы, пошутить нельзя, что ли?
А барак слушал его смех в настороженной тишине — никто не поддержал.
* * *
Вливание урки в коллектив прошло со скрипом, но всё-таки прошло. Каждый понимал, что в тесном бараке деваться некуда — либо терпеть друг друга, либо грызться насмерть. К ночи стало ясно, что терпеть придётся.
Ночью дубак пробрал до костей. Всё-таки горы, тайга. Тут ночи совсем не такие, как в городе: начало октября, а температура низкая, дыхание паром валит. Доски пола холодные, щели продувает.
— Хоть бы одеяло, твари, дали, — процедил Ворон, прижимая к себе Лизку.
Все грелись друг об друга, как могли. Лишь дед Ефим, Мажорчик и урка оставались по одному, не подпуская к себе никого.
Оля свернулась калачиком у меня на груди. Надо отдать должное — держалась стойко. Не ревела, не истерила, как Евгения, которую муж еле успокаивал. Даже блондинка Ворона, казалось бы крепкая, к середине ночи уже тихо всхлипывала, не выдержала. А моя геологичка выносила всё молча, стиснув зубы. Упертая. За это я её и уважал.
Утром дверь барака со скрипом распахнулась. Вошли трое автоматчиков, за ними — человек в белом медицинском халате и колпаке. Халат старомодный, словно из советского фильма: длинный и даже, кажется, накрахмаленный. Сейчас так уже никто не носит — всюду медицинские костюмы, больше похожие на пижамы. Но этот, будто нарочно, явился в безупречно белом халате, словно хотел подчеркнуть: он тут врач, хозяин процедур.
Перед собой он катил медицинский столик на колёсах. Металл поблёскивал, а на нём хищно сверкали стеклянные шприцы, ампулы, приготовлена была вата.
— Встаём на процедуры, — проговорил он привычно. Голос у него был такой, будто он каждый день делал одно и то же и давно перестал задумываться о смысле своих экзекуций. — По одному, выстраиваемся.
Мы переглянулись. Никто не рыпнулся. Народ послушно встал в цепочку, как школьники на утренней зарядке. Второй день я здесь, а они — видно, уже привыкли. Для них это стало частью распорядка.
Мы же с Ольгой, Лизой и Вороном стояли в стороне, наблюдая, как пленники один за другим подходили к столику. Врач повернул голову в нашу сторону и сказал:
— Вас это тоже касается, новенькие. Это витамины. Условия здесь не самые подходящие, питание скудное. Я вам как врач рекомендую принимать эти препараты, иначе организм долго не выдержит.
Он говорил это будничным голосом, но каждый слог звучал так, будто мы слушали не врача, а актёра, уставшего от собственной роли.
— Зачем вы нас держите здесь⁈ — вдруг выкрикнула Лиза. Голос у неё сорвался и стал резким. — Выпустите! Какое право вы имеете! Мы ведь не заключённые, мы люди!
Она не выдержала, сорвалась. Блондинка бросилась к двери, но я ее удержал.
— Стой! — шептал я ей на ухо, прижимая к себе. — Убьют ведь…
Охранник угрожающе повёл автоматом, и Лиза отпрянула, пришла в себя. В бараке повис гул. Будто заразившись её криками, Евгения заплакала навзрыд, спряталась в плечо мужа. Дед Ефим торопливо перекрестился, бормоча себе под нос молитву, а мажор что-то зло и сипло шипел сквозь зубы, стараясь выглядеть смелым, но голос его предательски дрожал. Паника Лизы,