Их движения в классической позиции были медленными, почти медитативными. Михаил опирался на локти, чтобы не давить на неё, и между их телами оставалось пространство, где циркулировал воздух, пропитанный их близостью. Каждый жест был осознанным, каждый вдох – синхронным.
Ольга не сразу решилась обвить его бёдра ногами: сначала она лишь тянулась навстречу, словно не веря, что может позволить себе эту жадность. Её лодыжки скользнули по простыне, колени сомкнулись на его талии – сперва робко, затем с силой, будто в этом захвате заключалась последняя уверенность в реальности происходящего. Она держалась осторожно, но вскоре барьер рухнул: ноги сжали Михаила, как замок, и даже сквозь жар их сцепления он ощутил её благодарность и доверие.
Он почувствовал не столько силу её мышц, сколько пульсацию живого сопротивления и отдачи; этот захват был одновременно признанием "ты мой" и мольбой "пусть это не кончается". В этом жесте была внезапная зрелость, и Михаил едва не рассмеялся от узнавания: как точно тела всё запоминают, как мало значат слова.
Несколько секунд они лежали почти неподвижно – лишь тяжёлое дыхание и ритм сердец выдавали накал. Затем Ольга чуть сместилась, изменяя угол; каждое движение теперь ощущалось резче, глубже. Она словно подставляла себя под это новое чувство, раздвигая границы восприятия. Ей стало всё равно, услышат ли стоны в соседней комнате: впервые за годы она была готова быть громкой, настоящей.
Он двинулся чуть резче, стремясь поймать её взгляд, увидеть в нём отражение того же захвата, что владел им самим. Ольга не отвела глаз: её зрачки, расширенные, будто впитывали свет, а губы разомкнулись в полуулыбке, полной детской открытости. Она снова прикусила нижнюю губу – не для сдержанности, а чтобы глубже ощутить вкус момента.
Новое сцепление тел сделало их позу почти совершенной: её приподнятые и поданные вперёд бёдра выражали отчаянную готовность принять любую боль ради этой близости. Кожа на её животе натянулась до белизны; ладони Михаила, лёгшие по обе стороны талии, ощутили под пальцами тонкую дрожь.
Их движения углублялись, становились интимнее с каждым толчком; воздух между ними густел, пропитанный сладким напряжением. В какой-то миг она открыла глаза и посмотрела на него – в этом взгляде было столько доверия, что у Михаила перехватило дыхание. Её губы чуть разомкнулись, но вместо громких звуков из них вырывались лишь тихие вздохи, что были красноречивее любых слов.
Затем в её глазах мелькнула решимость, смешанная с игривостью. Мягко, но настойчиво она подтолкнула его, заставляя перевернуться на спину. Оказавшись сверху, Ольга на мгновение замерла, словно привыкая к новой перспективе. Волосы упали вперёд, создавая завесу вокруг их лиц, и в этом шатре они оказались отрезаны от мира.
Ольга оседлала Михаила с лёгкостью, неуверенность сменилась пугающей свободой. Её бёдра скользнули вперёд, прижимаясь так близко, что время и пространство вокруг утратили структуру. С первых движений стало ясно: она взяла управление темпом и глубиной ритуала, унося их в новую степень откровенности.
Михаил попытался перехватить инициативу – привычка, что сильнее рефлекса, – но его руки, опустившиеся на её талию, встретили живую пружину: мышцы Ольги работали слаженно, уверенно, будто она всегда помнила уроки своего тела. Каждый подъём был выше предыдущего, каждое опускание – тем неожиданнее. Под ладонями он ощущал не только движение плоти, но и вибрацию желания, прокатывающуюся по ней волнами.
В какой-то момент она застыла, будто время приостановилось, и их взгляды встретились. В её глазах читались вызов и уязвимость: «ты мой заложник, но и я твоя». Столкновение взглядов вызвало у него дрожь, сильнее любых прикосновений.
Ольга возобновила танец, меняя ритм, как дирижёр: то замедлялась почти до паузы, заставляя его томиться в ожидании, то ускорялась, словно сбрасывая оковы самоцензуры. Каждый её выпад был точен – она знала карту своего тела и безошибочно угадывала ритмы его наслаждения.
Её волосы рассыпались по его груди мягким облаком, щекоча кожу при каждом наклоне. Он провёл руками по её спине, чувствуя выступы позвоночника и горячее биение сердца слева. Тогда же он заметил родимый знак в форме полумесяца между лопатками – метку времени или судьбы.
Она двигалась всё яростнее, взбираясь по невидимой лестнице чувств. Порой её грудь оказывалась у его лица: он осторожно целовал соски – сначала правый, затем левый, – и каждый поцелуй отзывался судорогой в её теле. Вкус кожи был тёплым, солоноватым, с лёгким шлейфом парфюма и чем-то искренним, будто сама её суть была слаще.
Её реакция на ласки была острой, почти болезненной: лёгкое касание языком или прикусывание соска заставляло её выгибаться навстречу. Она сдерживала голос – за стенами могли быть чужие уши, – но порой из горла вырывались короткие вздохи или приглушённые стоны.
Иногда она наклонялась так близко, что их лбы соприкасались, а дыхания сливались в единый пульс. Он ловил её губы: сначала нежно, почти символически, затем жадно, позволяя себе куснуть её губу или углубить поцелуй. Эти поцелуи были открыты до неприличия и чисты от стыда, словно первый опыт подлинной любви.
Поза требовала всё большего напряжения: бёдра Ольги дрожали от усталости и возбуждения. Он поддерживал её за спину и ягодицы, помогая движению и ощущая каждый сантиметр нежной кожи.
В какой-то миг она сместилась вперёд, изменив угол; каждое движение теперь отдавалось электрическим током в их телах. Ольга вскинула голову – так резко, что свет лампы отразился в её глазах зелёными искрами, точно у ночной кошки.
Михаил ощутил острое желание довести её до пика: он крепче охватил её ягодицы, задавая ритм снизу. Ольга ответила мгновенно, ускоряя темп с такой энергией и открытостью, что мир вокруг – квартира с советскими розетками, город за окном – исчез. Остались лишь их тела и общее пространство.
Каждое касание её груди или шеи, куда она сама тянула его, ускоряло её пульс. Стоны становились громче, приобретая сиплость женщины на грани экстаза.
Когда дыхание стало тяжёлым, она вдруг замедлилась, отпустив ритм плавно, словно управляя орбитой вокруг невидимого солнца. Наклонившись, она легла грудью на его грудь и обхватила его лицо руками: их губы встречались чаще, чем дыхания.
В этот момент возникла невесомость: тела двигались, будто зная путь без участия сознания, словно в ином