— Фредди? — переспросил Кэл. Это было последнее, что как-то удержалось у него в голове.
— Наш ретривер. Он умел приносить мяч, совсем как собаки в кино. Мертвых здесь найти легче, чем живых. Мертвых поле не двигает. — Мальчик перевел взгляд на недоеденную ворону, которую все еще держал Кэл, и глаза его блеснули в угасающем свете. — Птицы, похоже, в основном летают подальше от травы. Думаю, они знают и как-то сообщают друг другу. Не все слушают. Чаще всего не слушают вороны. Я здесь нашел уже несколько мертвых ворон. Поброди немного вокруг, и тоже найдешь.
— Тобин, — сказал Кэл, — ты ведь нарочно заманил нас сюда? Скажи честно. Я не буду сердиться. Спорить готов, твой отец тебя заставил, верно?
— Мы услышали, как кто-то кричит. Девочка. Кричала, что потерялась, звала на помощь. Вот так мы попали сюда. Так это работает. — Он помолчал. — Спорить готов, папа убил твою сестру.
— Откуда ты знаешь, что она моя сестра?
— От камня, — просто ответил мальчик. — Камень учит слышать траву. А высокая трава знает все.
— Тогда ты должен знать, жива она или нет.
— Могу узнать, — ответил Тобин. — Или нет. Даже лучше: могу тебе показать. Хочешь пойти со мной и увидеть сам? Хочешь узнать, что с твоей сестрой? Идем. Следуй за мной.
И, не дожидаясь ответа, мальчик повернулся и шагнул в траву. Кэл бросил дохлую ворону и кинулся следом, боясь даже на секунду потерять его из вида. Случись это — он знал, что больше его не найдет и будет бродить здесь вечно. «Я не буду сердиться», — сказал он Тобину; на самом деле, конечно, сердился, и еще как! Разумеется (может быть), не настолько, чтобы его убить, — но будь он проклят, если хоть на миг упустит из виду этого мелкого козленка, приведшего их, как баранов, на бойню!
И все же упустил, когда над травой поднялась луна, оранжевая и как будто вздутая. «Луна выглядит беременной», — подумал Кэл; а когда снова опустил глаза, Тобина уже не было. Кэл побежал, выжимая последнее из натруженных ног, продираясь сквозь траву, набирая в грудь воздуха, чтобы крикнуть. И вдруг увидел, что травы больше нет. Он стоял на чистом месте — не на примятой или скошенной траве, а на настоящей расчищенной полянке. В центре ее возвышался, словно вырастал из земли, огромный черный камень. Он был размером с пикап и весь, сверху донизу, изрисован схематичными фигурками плящущих человечков. Человечки были белыми и как будто плыли в черной воде. Казалось, они движутся.
У камня, положив на него руку, стоял Тобин. Он дрожал — как показалось Кэлу, не от страха, а от удовольствия.
— Ох, как же хорошо! — произнес он. — Подойди сюда, Кэл! Попробуй!
Кэл шагнул к камню.
↑
Автомобильная сигнализация повыла некоторое время и смолкла. Этот звук донесся до ушей Бекки, однако не проник в сознание.
Она ползла. Ползла вперед, ни о чем не думая. Всякий раз, когда ее настигала новая схватка, Бекки останавливалась, упиралась лбом в грязь и поднимала зад кверху, словно набожный мусульманин на молитве. Как только схватка проходила, ползла дальше. Волосы ее, все в грязи, липли к лицу. Горячее и липкое стекало по ногам. Бекки чувствовала, что из нее что-то течет, но обращала на это не больше внимания, чем на сигнализацию вдалеке. На ходу, не останавливаясь, она поворачивала голову туда-сюда, по-змеиному высовывала язык, слизывала с травы капли росы — и об этом тоже не думала.
На небо выплыла луна, огромная и оранжевая. Бекки повернула голову кверху, чтобы на нее взглянуть, — и в тот же миг ее настигла самая сильная схватка, хуже всех предыдущих. И уже не ушла. Бекки перевернулась на спину, стянула с себя шорты и трусы, мокрые насквозь и темные от влаги. Наконец пришла ясная, связная мысль — мысль, молнией разорвавшая тьму ее сознания: «Ребенок!»
Она лежала на спине в высокой траве, раздвинув колени, сжимая руками гениталии. Окровавленные шорты болтались на лодыжках. Сквозь пальцы сочилось что-то густое, вязкое, комковатое. Новая схватка, парализующая болью, — и с ней вышло нечто твердое и круглое. Головка. Младенческая головка идеально легла в ладонь. Джастина (если девочка) или Брэди (если мальчик). Бекки всем говорила, что еще не решила, как быть с ребенком, — врала, на самом деле решила сразу, в первый же день. Разумеется, ребенка она оставит себе.
Она пыталась кричать, не было голоса — из горла выходило только шипящее: «Х-х-х-ха-а-а-а!» Луна смотрела на нее кровавым драконьим глазом. Бекки тужилась изо всех сил: живот был твердым, как доска, голый зад ввинчивался все глубже в липкую грязь. Что-то внутри порвалось. Что-то выскользнуло. Что-то легло ей в руки. Вдруг она опустела, совсем опустела, — но хотя бы руки теперь были полны.
В красно-оранжевом свете луны Бекки поднесла к груди ребенка, дитя чрева своего. «Все хорошо, — думала она. — Ничего страшного. Женщины по всему миру рожают в полях».
Это была Джастина.
— Ну здравствуй, детка! — сипло проговорила Бекки. — О-о-о, какая же ты маленькая!
И какая тихая.
↑↓
Вблизи легко было понять, что этот камень не из Канзаса. Блестящая черная поверхность наводила на мысль о вулканической породе. Лунный свет играл на гранях и, отражаясь от них, переливался зеленовато-жемчужным.
По граням камня, взявшись за руки, плясали в хороводе крошечные белые человечки: нарисованы они на камне или в нем высечены, Кэл понять не мог.
С восьми шагов казалось, что они плывут над самой поверхностью огромного обломка… обсидиана? Может быть, и нет.
С шести шагов — что они внутри, под черной блестящей поверхностью, словно под стеклом. Как голограмма, сотканная из света. Человечки расплывались перед глазами. Невозможно смотреть прямо, невозможно отвести взгляд.
В четырех шагах от камня Кэл его услышал. Камень издавал отчетливое гудение, точно нить накаливания в вольфрамовой лампе. Кэл слышал, но не чувствовал — не замечал, что левая сторона лица начала розоветь, словно от солнечного ожога. Жара он совсем не ощущал.
«Надо убираться отсюда», — подумал он и вдруг обнаружил,