Дженис удивленно переводит взгляд на маму — та кивает. Значит, понимает.
— Мам, в чем тебе повезло? — спрашивает она.
Милли прижимает ее к себе и целует в висок.
— В том, что ты сейчас со мной, пуговка.
— А-а.
Все равно непонятно, в чем тут везение. Дженис и так всегда с мамой!
Тут она замечает, что симпатичный сосед отпустил ее руку, а подняв на него глаза, видит, что он обнял актрису, а она обняла его в ответ, и они целуются, неторопливо и нежно. С ума сойти — она же намного его старше! Но они целуются — совсем как влюбленные в конце фильма, перед тем, как по экрану идут титры, включается свет, и зрители расходятся по домам. И это так странно, так чудно, что Дженис просто не может не рассмеяться.
А Ра Ли, второй класс
На свадьбе брата в Чеджу А Ра Ли на секунду увидела своего отца, умершего семь лет назад.
Свадебная церемония и прием проходили в частном саду, просторном и прекрасном, рассеченном надвое глубокой, холодной искусственной рекой. Дети бросали в реку пригоршни рыбьего корма и смотрели, как кидаются на корм радужные карпы — сотни рыб, сверкающих и переливающихся цветами сокровищ: розово-золотым, платиновым, иззелена-медным. От детей взгляд А Ра скользнул к легкому каменному мостику через поток — и там, на мосту, она увидела отца. Он стоял у перил, в одном из своих дешевых костюмов, и улыбался ей. Она ясно его видела — каждую морщинку на крупном, добром, родном лице. Это зрелище поразило ее: от потрясения пресеклось дыхание, и пришлось на миг отвести взгляд. А когда она снова подняла глаза, отца уже не было. К тому времени, когда все сели за стол, А Ра пришла к мысли, что, должно быть, приняла за отца его младшего брата Юма: он похож на него и стрижется так же. В такой волнующий день легко на миг принять одного за другого… особенно если учесть, что на свадьбу она решила не надевать очки.
На земле студентка кафедры эволюционной лингвистики в МТИ верит только в то, что можно записать, измерить, изучить, доказать. Сейчас же, паря над землей, чувствует себя более открытой для невозможного. «Боинг-777» — все триста с чем-то тонн — мчится по небу, влекомый мощной невидимой силой. Ничто не несет его на спине. Что, если с живыми и мертвыми, с прошлым и настоящим дело обстоит так же? Наше «сейчас» — крыло самолета, а история проплывает под ним. Отец А Ра любил праздники: сорок лет он руководил фабрикой сувениров, так что праздники его кормили. И здесь, в небесах, А Ра готова поверить: он просто не позволил смерти встать между собой и счастливым событием.
— Черт, как же я боюсь! — говорит Арнольд Фидельман.
А Ра кивает. Она тоже.
— И злюсь. Ох, как же я зол!
Здесь А Ра перестает кивать. Она не злится, потому что сама так решила. Не хочет злиться. Особенно сейчас.
— Этот ублюдок, там, наверху, — продолжает Фидельман, — этот мистер Сделаем-Америку-Снова-Зашибись! Хотел бы я вернуть время назад, хоть на денек, чтобы его забросали грязью и тухлыми яйцами! Думаете, если бы у власти был Обама, могло бы случиться такое? Такое… безумие? Послушайте меня. Когда мы сядем… если сядем… вы сможете вместе со мной пойти в полицию? Я хочу подать заявление. Сообщить о том, что случилось. Вы — беспристрастный свидетель. Полиция к вам прислушается. Этого жирного мудака арестуют, и пусть встречает конец света в душной вонючей камере, в компании бомжей и алкашей!
А Ра закрывает глаза и пытается вернуться на свадьбу, в тот сад. Хочет снова стоять на берегу искусственной реки, и повернуть голову, и увидеть на мосту отца. Она больше не испугается. Взглянет отцу в глаза и улыбнется в ответ.
Однако остаться в прекрасном саду, созданном ее разумом, никак не выходит. Голос Фидельмана звучит все громче, в нем появляются дребезжащие истерические нотки. Тот толстяк, Бобби, слышит его последние слова и начинает с ним переругиваться со своего места.
— Когда будешь писать заявление, — говорит он, — не забудь упомянуть, как ты обозвал мою жену!
— Бобби! — просит жена толстяка, хрупкая женщина, что смотрит на него с обожанием. — Не надо!
А Ра медленно выдыхает и произносит:
— Никто не напишет никаких заявлений в полицию Фарго.
— Вот тут вы ошибаетесь! — возражает Фидельман.
Голос у него дрожит. И ноги дрожат.
— Нет, — настаивает А Ра. — Не ошибаюсь. Я знаю точно.
— Почему вы так уверены? — спрашивает жена Бобби. У нее быстрые птичьи жесты и яркие птичьи глаза.
— Потому что мы не сядем в Фарго. Через несколько минут после того, как выпустили ракеты, наш самолет прекратил кружить над аэропортом. Разве вы не заметили? Мы уже довольно давно перестали летать кругами. И сейчас летим на север.
— Откуда вы знаете? — сомневается маленькая женщина.
— Солнце слева от самолета. Значит, движемся на север.
Бобби и его жена выглядывают в окно. Жена издает согласное и уважительное: «М-м!»
— А что к северу от Фарго? — спрашивает она. — И зачем нам туда лететь?
Бобби медленно поднимает руку ко рту: жест, который может означать раздумье, но А Ра видит в нем иной смысл. Бобби понял, почему они не приземлились в Фарго, — и не хочет говорить об этом вслух.
Стоит закрыть глаза, и А Ра ясно видит ядерные боеголовки: они уже покинули атмосферу Земли, добрались до вершины своей смертоносной параболы и теперь, повинуясь силе тяготения, падают вниз. Быть может, не пройдет и десяти минут, как они обрушатся на другую сторону света. А Ра видела не меньше тридцати ракет: на двадцать больше, чем требуется, чтобы уничтожить страну размером меньше Новой Англии. А те тридцать, что взмыли в небо у них на глазах, — несомненно, лишь малая часть всего выпущенного арсенала. Такой удар требует пропорционального ответа; и можно не сомневаться, что траектории американских МБР пересеклись с путями сотен ракет, летящих в обратном направлении. Что-то пошло не так, чудовищно не так — и, наверное, это было неизбежно. К геополитическому фитилю поднесли огонь: рано или поздно должен прозвучать взрыв.
Впрочем, А Ра закрывает глаза не для того, чтобы воображать летящие ракеты. Она хочет вернуться в Чеджу. К разноцветным карпам в реке. К чудным вечерним ароматам цветов и свежесрезанной травы. К отцу, что стоит на мосту, опершись локтями на перила, и лукаво улыбается ей.
— Этот