Обо всем передумал Евмен. И детство свое вспомнил и юность. Ему впервые приходилось иметь дело с волками. В войну они почти перевелись в лесах, из которых поубегали и козы, и кабаны, и лоси, и волки. Партизаны занимали здешние леса, бои шли такие — где там зверю удержаться…
Поначалу Евмену показалось, что это сон. Он задремал. Может, и захрапел бы на дубу, да комар в ухо заполз, разбудил. Открыл он глаза, глянул в чащу, а там что-то серое движется. Не сразу сообразил — волчица, высоко подымая лапы, к дубу подбирается, зайчишку-неудачника держа в зубах.
Евмен схватил ружье. И, видать, это движение инстинктивно почувствовала волчица, потому что остановилась как вкопанная, смотрит по сторонам, даже добычу из зубов выпустила, принюхивается, не на шутку переполошилась. Евмен понял: миг — и она прыгнет в сторону, скроется в зарослях.
И она-таки прыгнула, но в это время раздался выстрел, прокатился эхом по чаще, разнесся по лесу, возвещая птицам и зверям, что свершился суд правый над серой разбойницей и теперь можно вздохнуть посвободней.
Как раз в это время кончила Яриська готовиться к предстоящему экзамену, а Митько, наигравшись вдоволь в березовой рощице, направлялся домой. Тузик с Рексом вдруг такой лай подняли, что ребята даже испугались — что там случилось? Это возвращался домой отец. Псы кинулись было навстречу Евмену, но, учуяв волчий дух, поджали хвосты, заскулили, ощетинились, стали похожи на диких кабанов и бросились искать укрытия под амбаром.
Дети подбежали к отцу, с любопытством разглядывали мешок, который он бросил посреди двора. Мешок шевелился.
— А где мать?
— Ушла куда-то…
Евмен облегченно вздохнул. Значит, достаточно времени, чтобы обдумать предстоящую встречу с женой, и хотя у него готов был ответ на каждый ее вопрос, однако лучше, если б их разговор состоялся не теперь, а немного погодя.
— Папа, ну что там? — канючил Митько.
Хитровато улыбаясь, молча развязал Евмен веревку и вытряхнул волчат на траву.
— Щенки! — заплясал Митько.
Волчата — их было двое, черно-бурых, густошерстых, мешковатых, уже зрячих — действительно доходили на маленьких овчарок. Хищно сверкнув иссиня-желтыми глазами, они поначалу бросились в стороны, затем, припав грудью к земле, затаились — что значит дикари!
— Волчата? — догадалась Яриська.
— Ага, — солидно ответил отец. — Теперь на собак будем их перевоспитывать.
Митько даже рот разинул, не поверил:
— Ей-богу, волчата? А не обманываешь?
Евмен рассказывал про свою охоту, обдумывая, куда их поселить.
Разыскали глубокий ящик, положили в него сено. Собрались поместить туда волчат. А они, даром что маленькие, а царапаются, убегают, не даются в руки. Евмен брал их за загривки, они взвизгивали, как обыкновенные щенята, в сено зарывались сразу с головой, только поблескивали оттуда глазками.
— Молока им принесите, — велел отец.
Дети будто не слыхали. Митько считал это Яриськиным делом, а Яриська ждала, что брат проявит инициативу: мальчишке сподручней заниматься воспитанием волков. В конце концов пришлось ей раздобывать молоко — как-никак хозяйка, — а Митько взялся кормить волчат. Только они и близко к черепку не подходили, боялись.
Дядька Евмен тем временем переоделся, умылся, сел на колоду и с аппетитом уминал хлеб с молоком. Его небритые, в черной, словно сажа, щетине челюсти двигались проворно. Он задумчиво смотрел на лес, за которым уже скрылось солнце, только розово-красное зарево стояло над горизонтом. В лесу состязались кукушки; где-то за хатой в кустах пробовал голос соловей; иволги кричали, перелетая с дерева на дерево; аист вернулся к аистихе в гнездо и, кланяясь, все что-то клекотал, вроде бы извинялся перед ней за какую-то провинность. Евмену подумалось, что одинаково ведется как у людей, так и у птиц. Вот аист извиняется перед своей подругой, а скоро и ему предстоит оправдываться перед Антониной. Только есть разница — аистиха молчит, видно, в молчании таит свой укор, а Тонька молчать не станет, у нее на каждое Евменово слово своих десяток приготовлено, вылетают, будто из соломорезки солома, не переговоришь ее и не остановишь.
Не успел поесть — жена показалась на стежке. Сильно была озабочена, а как увидела мужа, такой вид приняла, будто еще целая груда дел ей на голову обрушилась.
— Мама! — бросился ей навстречу Митько. — А у нас волчата! Пара!..
Антонина молчала. Ничего не отразилось на ее постном, обиженном лице. Евмен отложил хлеб, отодвинул подальше крынку.
Яриська, научившаяся без слов угадывать желания родителей, убрала посуду.
Какое-то время Антонина молча ходила по двору.
— Мама, гляньте, — прозвучал снова голос Митька, — они будто и не волчата — на щенят смахивают!
— Как же, есть у меня время на волков любоваться! Есть у меня хоть бы час просвета в этом пекле? Вон отец пусть любуется, ежели наловил, у него такая профессия — волков пугать. А у меня дел и без того по горло!
Митько понял, что не вовремя пристал к матери с волчатами, замолчал, настойчиво подталкивал их к миске с молоком — ведь отец сказал, что они голодные.
Яриська направилась в хату. Она, как старшая, понимала, что детям не следует прислушиваться к родительским распрям.
Евмен рассматривал алую полоску на западе, деловито поглаживал подбородок, явно давая понять: больше всего на свете он озабочен тем, как бы скорее избавиться от черной, густой, словно щетка, щетины.
— Тебе что, делать нечего? Так и будешь сидеть сложа руки? — вновь накинулась на мужа тетка Тонька.
Евмен помалкивал, продолжая сидеть.
— Может, снова в лес побежишь, не всех волков переловил?
— Да вроде всех…
Это стало сигналом к атаке. Антонина только и ждала, чтобы Евмен раскрыл рот, подтвердил — он слышит ее речь и способен реагировать на ее слова. Сладко так, будто ласково, повела:
— Слава тебе господи! Все зверье переловил! Что же мы теперь с этого будем иметь? Может, премию какую лесхоз и Союз охотников выдадут, или телевизор преподнесут, или в должности повысят, из этой барсучьей норы вытащат?
Дядька Евмен загадочно улыбался, молчал, зная, что ни премии, ни повышения по службе за свои старания он не получит. Знала это хорошо и тетка Тонька, она просто зеленела от злости.
— Еще и смеется, бессовестный, зубы скалит! А знаешь ли ты, безмозглый, сколько времени напрасно потратил, по лесам слоняясь, ища