Я стал яростным противником курения. Жалко смотреть на людей, выскребающих из складок одежды крохи табака на козью ножку. Незаменима для приема пищи из котелка и всегда со мной ложка первой империалистической войны, едущая на Отечественную. Изготовитель этой ложки не был лишен смекалки…
Крепко целую.
11 марта.
Сегодня, кажется, могу спокойно написать Вам письмо. Хотя в адресе и стоит «Действующая армия», но по-настоящему я еще не действовал. Нахожусь в деревне, почувствовавшей на себе немецкий сапог. У населения еще свежи в памяти эти черные дни господства арийцев, да и писать о них не хочется — газеты полны фактами и примерами поведения оккупантов на нашей земле, всех их можно отнести к этой деревне. Наши гнали фашистов быстро, они не успели поджечь деревню, поэтому она относительно цела.
Патроны, повозки с нерасстрелянными снарядами, пушки, автомашины, походные кухни, каски — все это, брошенное тут же рядом, у домов деревни, подтверждает слова населения о скорости бегства фашистов… Отверстия в броне танков и в защитных щитах у орудий говорят сами за себя — как точно работают наши артиллеристы! Обучаю военному искусству своих бойцов, учимся днем и ночью, так как нам гнать дальше врагов. На днях пробовал свой автомат — стреляет безотказно и точно, немногие арийцы уйдут, если попадут под его огонь.
Только вот в эти последние дни стал регулярно читать газеты, с иронией вспоминая, что дома не представлял себе, как жить без газет. А вот почти полгода жил. Теперь жадно глотаю «Известия», «Правду», «Красную звезду», «Комсомольскую правду» и свои красноармейские. За газетами отдыхаю, учусь сам и учу бойцов, потому что сейчас газеты — лучшие учебники по тактике войны.
24 марта.
Здравствуйте, дорогой Осман Садыкович! Часов 10—12 осталось мне до отъезда на передовые позиции. Хочу написать многим письма, воспользовавшись, может быть, последней такой возможностью. Еду на Северо-Западный фронт, быть может, на защиту Ленинграда. Это почетно — защищать колыбель революции. Готов выполнять любые задания, а моя специальность автоматчика — это тыл врага, это разведка — самое трудное, самое опасное, недаром газеты полны снимками и статьями об автоматчиках. Возможно, «работать» придется в лесах Карелии, значит еще раз совершу «путешествие» и, возможно, не одну тетрадь дневников Карело-Финской географии оставит этот поход. Невольно думается о всех возможных вариантах исхода моего пребывания на фронте. Если придется умереть, дешево не отдам жизнь — хватит патронов в магазинах моего автомата уложить не одного гада. Беспощаден буду к фашистам, рука не дрогнет. Как никогда сильна сейчас во мне жажда жизни, не укладывается в голове иное, чем «буду жить»…
6 апреля. Западный фронт.
Дорогие папа и мама! Вот я и на фронте. Фашисты в 6—12 километрах. Днем и ночью слышна артиллерийская и ружейно-пулеметная стрельба. Летают «мессершмитты» и наши ЯКи, идут воздушные бои. К фронту привык. Скоро придется пройти то, что в нашем «боевом уставе» называется испытанием самых высоких моральных и физических сил бойца. Морально вполне готов, отступать не собираюсь, в плен не сдамся, лучше смерть от собственной руки, чем фашистский плен. Отрываюсь и смотрю в окно: очень низко летит пятерка стервятников невдалеке над лесом. Совсем рядом от дома, где я живу, упала бомба, но дом чудом уцелел. У нас сидят пленные бандиты — четыре рядовых и один офицер. Общипанные, в пилотках и просвечивающих шинелишках, они имеют жалкий вид…
22 апреля. Медсанбат.
Прежде всего, не волнуйтесь. Я жив, хотя немножко ранен, не опасно: пуля прошила мне ногу, по медицинскому диагнозу — в нижней трети голени, а вторая прошла по щеке. Кости целы, ну а мясо нарастет. Раны не болят, в общем и целом — не так страшен черт, как его малюют. Ранен я в ночь с 16 на 17 апреля. Дело было жаркое. Теперь я как будто прошел «огонь, воду и медные трубы».
15 мая.
…Позавчера самолетом прибыл в столицу и нахожусь сейчас в госпитале центральной больницы, что находится, собственно, не в самой Москве, а в пригороде.
На передовую позицию наша часть вышла 11 апреля. Шли только ночью, а днем, замаскировавшись, отдыхали. Выпала дрянная погода: начало таять, шел мокрый, липкий снег, дорог не было, и надо удивляться нашей мотомехсиле (под дугами), как она вытащила на передовую обоз. Прямо с ходу вступили в бой. То, о чем говорилось, то, к чему столько готовились, подошло как-то неожиданно. Вначале мы были обстреляны из минометов и с воздуха. Налетело штук восемь «хейнкелей», серых, с черными крестами на крыльях, как гадюки, хоть и летающие, напоминают звероящеров. Пикируют они с завыванием, но еще сильнее воют бомбы. Потом мы заняли оборону. Противник на участке вел наступление с танками. Сутки прошли в ожесточенной перестрелке, но мы ни на шаг не отступали. Наутро сами пошли в наступление, выбили фашистов из рощи П., затем, поддержанные нашими танками, заняли деревню Ф-1 и повели наступление на населенный пункт Ф-2, расположенный на горе.
Наступать приходилось по пояс в воде, проваливаясь в снег, по совершенно открытой местности, поливаемой огнем из дотов, дзотов, расположенных на горе. Чем дальше мы продвигались, тем сильнее становился огонь. Ночь застала нас наполовину залезшими на гору. Началась метель с мокрым снегом. Шальная пуля разорвала мне ниже правого локтя пиджак, рубашку и обожгла кожу. Через несколько дней в вате пиджака я нашел половину этой, должно быть, разрывной пули.
16 апреля мы снова пошли в наступление на гору. Штук десять танков поддержали нас, но под сильным огнем артиллерии, увязая в болоте, они продвигались очень медленно. К вечеру мы выбили гитлеровцев из первых дзотов. Огонь не ослабевал. Я со своими ребятами шел впереди. Как только ворвались мы в блиндажи, пуля или осколок прошлась по моей щеке сантиметров 4—5, но довольно удачно, не задев челюсти. Перевязав щеку, я пошел дальше. Время, должно быть, подходило к часу ночи, мы продвигались вперед.