После этого Василий плотно притворил дверь в светлицу, но спать не лег. Василиса слышала его тяжелые шаги в кухне до самого утра. Она тоже не сомкнула глаз – лежала, уткнувшись лицом в стену и шептала отчаянно:
– Сестрица моя, прости…
Шепот Василисы сливался с шелестом последней листвы, с завываниями ветра и с пронзительно-громким кваканьем озерных жаб, которые до самого утра ждали в траве под ее окном.
***
На утро дом невесты наполнился женщинами, стали сдвигаться столы и лавки, на печи закипели котлы с угощениями, все вокруг было заставлено пирогами и дымящимися шаньгами. Румяные бабы, гремя посудой, шумно и весело обсуждали последние деревенские сплетни, а соседские девушки столпились в Василисиной светлице, чтобы помочь ей облачиться в свадебный наряд.
Спустя несколько часов наряженную Василису, лицо которой стало таким бледным, что напоминало снежный покров, усадили в повозку, запряженную тремя лошадьми, и повезли в соседнее село к маленькой деревянной церквушке на венчание. Девушки, сидящие рядом с невестой, хоть и не были ее подружками, но смеялись и повизгивали от удовольствия. Цветные ленты в гривах лошадей развевались по ветру, бубенцы, подвязанные к пышным хвостам, весело звенели.
Василиса ничего не видела и не слышала. Она сидела в повозке с прямой спиной и с холодным, каменным лицом, будто везли ее не венчать, а отпевать…
Глава 7
После свадьбы жизнь потекла своим чередом. Молодую семью отселили в отдельный дом, доставшийся Игнату, единственному внуку, от усопших бабки с дедом. Домишко был старый, но все еще крепкий и добротный. Игнат с отцом времени зря не теряли – успели подремонтировать его до свадьбы. Василиса обрадовалась, узнав, что они будут жить своей семьей, отдельно от свекров, и ее бледное, вечно печальное лицо, наконец-то, озарила улыбка.
– Как королевна заживешь в своих собственный хоромах! – радостно шептала Иринушка, обливаясь слезами радости и обнимая дочь.
Когда приданое и другие пожитки, отданные родителями, были перевезены, Василиса ушла с головой в домашние дела. В доме было чисто, но она все равно все чистила и скребла по несколько раз, отмывала до блеска, наводила красоту и уют вокруг себя. Да и не умела Василиса сидеть без дела, безделье наводило на нее страшную тоску.
С Игнатом они общались хорошо, муж был к ней внимателен и ласков, по-прежнему баловал ее подарками. Вот только когда они ложились вдвоем в постель, и Игнат начинал ластиться к Василисе, задирая горячей рукой ее длинную ночнушку, она вся холодела, тело становилось неподвижным, будто набитым соломой.
Василиса возненавидела ночи и всякий раз старалась задержаться на кухне подольше, нарочно выжидая, когда уже из спальни донесется звучный храп мужа. Но иногда Игнат ловил ее днем или вечером, впивался губами в ее рот, принимался неистово мять груди, а потом, задрав платье, овладевал ею с глухими стонами. Василиса сжимала зубы до хруста, впивалась ногтями в плечи мужа и желала лишь одного – чтобы это закончилось и никогда больше не повторялось. Но норов молодого мужчины был пылок, он горел страстью к Василисе очень давно и теперь не мог насытиться желанной близостью с ней.
Когда Игнат засыпал, Василиса принималась плакать. Она садилась у окна и шептала сквозь слезы:
– Ох, сестрицы мои, простите меня!
За окном уже мели первые метели, снег укрыл землю мягким покрывалом, крепкий лед сковал реки и озера. Зима была нема и глуха, она усыпила все живое до весны, и сестрицы-жабы точно не слышали горьких Василисиных слез.
***
Когда первый пыл страсти поутих, Игната стала злить холодность жены. Однажды, захмелев от выпитой чарки пива, он пожаловался двоюродному брату.
– Я к ней и так, и эдак! А ей все не то! Лежит рядом, точно бревно бездушное, глазищи свои пучит. А губы так кривит, будто я ей не муж, а насильник какой…
Брат, который был женат уже добрый десяток лет, усмехнулся от такого откровения, пригладил усы.
– А чего ты ждешь, Игнатка? Она у тебя домоседка, едва из-под мамкиной юбки вышла, ничего не знает, ничего не умеет. Обожди, пообвыкнется. Или ты хочешь, чтоб она тебе уже опытная в таких делах досталась?
– Да ну тебя! Скажешь тоже! – махнул рукой Игнат.
– Ну и не жалуйся тогда. Дай бабенке своей время. Молодая она еще, пугливая.
Он плеснул новоиспеченному мужу ещё пива и бросил на блюдце две редьки.
Несколько месяцев после того разговора Игнат и вправду терпеливо ждал, старался быть ласковым с Василисой, но время шло, а ее отношение к нему не менялось. Однажды он не выдержал и спросил:
– Ты не любишь меня? Зачем тогда матери своей о любви соврала? Зачем замуж за меня согласилась пойти?
Голос Игната прозвучал непривычно и зло. Василиса, сидя к нему спиной, укололась иглой, алая капля крови капнула на белую скатерть, которую она вышивала вот уже несколько недель.
– Игнат, муж, ты чего такое говоришь? – тихо спросила она, не оборачиваясь.
Она знала, что, стоит только Игнату сейчас взглянуть в ее глаза, и он тут же все поймет. Но Игнат не собирался смотреть на жену, он стоял, уставившись в стенку.
– Я люблю тебя, – неуверенно выговорила Василиса.
– Раз любишь, чего по ночам не даешься? Чего не обнимаешь, не целуешь меня? Чего вынуждаешь силой брать то, что мне по божьему завету и по твоему собственному согласию принадлежит?
Василиса пожала плечами и, наконец, повернулась к мужу.
– Нрав у меня такой. Такая уж я есть, не особо пылкая. Больше спокойная да серьезная. Чуть что, скромничаю сильно, всего стесняюсь, лишнего слова сказать не могу. Ты меня прости, Игнат, я не нарочно, я постараюсь быть посмелее…
Слова ее звучали странно – медленно и с придыханием, будто она выговаривала их через силу. Эта речь, и вправду, давалась ей с трудом. Бледные щеки молодой женщины вспыхнули алым румянцем, глаза увлажнились слезами и стали темно-синими. Совсем застыдившись, Василиса отвернулась, опустила голову, и на скатерть капнули две крупные слезы.
Игнату стало не по себе – как будто он только что без всякой причины отругал невинного ребенка. Он любил жену, но тот образ, который он создал в своей голове, когда она была для него далекой и недоступной, совсем не был похож на ту бесчувственную женщину, которая жила с ним сейчас. По хозяйству она хлопотала исправно, в их доме всегда было намыто и начищено, тепло и уютно, но что