Это был не совет, а приказ. И мы оба это понимали.
– Хорошо, – сдался я. – Я встречусь с ним.
– Отлично, – Рогов улыбнулся. – И еще кое-что. Следующие несколько дней просто отдохни, приди в себя. Денис прекрасно справляется с текущими задачами.
Это прозвучало как отстранение от работы. Я напрягся.
– Виктор Сергеевич, я могу работать. Нет необходимости…
– Я настаиваю, – повторил он, и в его голосе появились стальные нотки. – Считай это оплачиваемым отпуском. Используй время, чтобы… восстановиться.
Я понял, что спорить бесполезно. Рогов принял решение, и оно не подлежало обсуждению.
– Как скажете, – я встал, собираясь уходить. – Тогда я, пожалуй, пойду к доктору Левину.
– Да, конечно, – Рогов кивнул. – И, Кирилл… я ценю твою работу. Ты важная часть нашей команды. Но чтобы оставаться эффективным, ты должен быть в хорошей форме – и физически, и ментально.
Это снова прозвучало одновременно как комплимент и как угроза. Я кивнул и вышел из кабинета, чувствуя, как взгляд Рогова буравит мне спину.
Кабинет доктора Левина находился на том же этаже, что и офис Рогова, – небольшое помещение с приглушенным светом, удобными креслами и минималистичным дизайном. Сам доктор оказался высоким худощавым мужчиной лет шестидесяти с внимательными глазами за стильными очками в тонкой оправе.
– Кирилл Андреевич, – он протянул руку для пожатия. – Рад познакомиться. Я Михаил Левин.
Его рукопожатие было сухим и крепким. Я сел в предложенное кресло, чувствуя себя неуютно.
– Послушайте, доктор Левин, – начал я. – Давайте сразу проясним ситуацию. Я здесь только потому, что Рогов настаивал. Я не нуждаюсь в психотерапевтической помощи.
– Понимаю, – спокойно кивнул Левин. – Но раз уж мы здесь, может быть, просто поговорим? Без обязательств, без диагнозов. Просто разговор двух людей.
Я пожал плечами.
– Если вам угодно.
– Расскажите, как вы себя чувствуете сейчас, – предложил он.
– Нормально, – автоматически ответил я. – Немного устал.
– Три дня отсутствия на работе – это больше, чем «немного устал», – мягко заметил Левин. – Виктор Сергеевич беспокоился, что вы могли навредить себе.
– Рогов беспокоился только о том, что я могу навредить компании, – резко ответил я. – Не надо делать вид, будто его волнует мое благополучие.
Левин улыбнулся.
– Вы прямолинейны. Это хорошо. И да, вы правы – Виктор Сергеевич в первую очередь думает о компании. Но это не значит, что он не ценит вас как сотрудника.
– Как инструмент, – поправил я. – Я для него инструмент. Как и вы, кстати.
– Возможно, – не стал спорить Левин. – Но разве не все мы в каком-то смысле инструменты в чужих руках? Вопрос в том, осознаем ли мы это и принимаем ли такое положение вещей.
Я внимательно посмотрел на него.
– Вы не похожи на типичного корпоративного психолога, который пытается вернуть сотрудника в строй ради блага компании.
– Потому что я не такой, – он снял очки и протер их. – Я работаю с корпорациями, да. Но мой приоритет – люди, а не прибыль. Иногда лучшее, что я могу сделать для человека – помочь ему уйти из токсичной среды.
Это было неожиданно. Я почувствовал, что начинаю проникаться симпатией к доктору Левину.
– И Рогов об этом знает? – спросил я с улыбкой.
– Конечно, нет, – Левин тоже улыбнулся. – Он думает, что я «чиню» его менеджеров, делая их более эффективными. И иногда так и происходит. Но не всегда.
Он помолчал, а потом прямо спросил:
– Что случилось на самом деле, Кирилл? Почему вы исчезли на три дня?
Я колебался. Мог ли я доверять этому человеку? Или все, что я скажу, будет передано Рогову?
– Полная конфиденциальность, – словно прочитав мои мысли, сказал Левин. – Все, что вы скажете, останется между нами. Если только вы не планируете навредить себе или другим, разумеется.
Что-то в его глазах, в его манере говорить располагало к откровенности. И мне действительно нужно было с кем-то поговорить.
– Я сорвался, – наконец сказал я. – После всего, что произошло с Соколовым… я не мог справиться с мыслями. С чувством вины.
– Вины за что конкретно? – спросил Левин.
– За кампанию против него. За то, что мы разрушили его репутацию, превратили его в монстра в глазах общественности. За то, что, возможно, довели его до самоубийства. Или… – я запнулся.
– Или? – мягко подтолкнул Левин.
– Или стали соучастниками чего-то худшего, – тихо закончил я.
Левин внимательно смотрел на меня, не выказывая ни удивления, ни осуждения.
– Вы считаете, что смерть Соколова не была самоубийством?
Я глубоко вздохнул.
– Я не знаю. Но обстоятельства слишком удобные, слишком аккуратно всё сложилось. И я слышал разговоры… намеки на «радикальные меры».
Левин задумчиво кивнул.
– Понимаю ваши сомнения. Но давайте сфокусируемся на том, что мы знаем наверняка: вы руководили кампанией по дискредитации журналиста, который потом умер при подозрительных обстоятельствах. И теперь вы чувствуете вину.
– Да, – признал я. – Чудовищную вину.
– Почему? – прямо спросил он. – Почему именно сейчас? Ведь это не первая подобная кампания в вашей карьере, не так ли?
Я горько усмехнулся.
– Нет, далеко не первая. Я делал это десятки раз – разрушал репутации, манипулировал общественным мнением, превращал правду в ложь и наоборот. И никогда не задумывался об этических аспектах. Это была просто работа.
– Что изменилось в этот раз?
Я задумался. Что действительно было особенного в ситуации с Соколовым?
– Я встречался с ним лично, – наконец сказал я. – Разговаривал. И он… он напомнил мне меня самого. Каким я был когда-то, до того, как стал… этим, – я обвел рукой вокруг, имея в виду не только кабинет, но и весь корпоративный мир.
– Каким вы были? – заинтересовался Левин.
– Я начинал как журналист. Идеалист, верящий в силу слова, в возможность изменить мир к лучшему. Писал о социальной несправедливости, экологических проблемах, коррупции. А потом… потом понял, что на манипуляциях можно заработать гораздо больше. И переключился на PR.
– И теперь вы сожалеете об этом выборе?
– Да, – честно ответил я. – Особенно сейчас, когда понимаю, к чему он привел. К пустоте внутри. К отвращению к самому себе. К соучастию в… возможно, в убийстве человека.
Левин задумчиво постукивал ручкой по блокноту.
– Кирилл, то, что вы чувствуете – это нормально. Это называется моральная травма. Когда человек участвует в действиях, которые противоречат его глубинным ценностям, или становится свидетелем таких действий, возникает внутренний конфликт. И он может быть разрушительным.
– И что с этим делать? – спросил я.
– Это зависит от вас, – ответил Левин. – Есть два пути: либо заглушить голос совести – алкоголем, наркотиками, рационализацией, – либо прислушаться к нему и изменить свою жизнь.
– Изменить жизнь? – я горько усмехнулся. – Легко сказать. У меня