— Да, понимаю. В эти дни всем нам кто-то нужен. — Я улыбнулся ей. — Потому что мы сами — все, что у нас осталось.
Она ответила не сразу. Уставилась на бумагу с обрезками мяса. Над головами включилось уличное освещение, заполнив сумерки мягким сиянием. Когда Марсия наконец заговорила, голос был очень тихим. — Знаете, я отличала, что важно в жизни, а что нет. Быть красивой было важным. Я исправила нос — все лицо — потому что хотела быть красивой. Например, вы могли бы исправить эту шишку на носу…
— Я попал в аварию на мотоцикле, — сказал я.
— … но внутри вы остались бы собой, правда? Ну, это и случилось со мной. Я переделала лицо, только после всего, я — все еще я. Мне кажется, это случилось и с миром. Мы остались теми, кем были в прошлом году, только наша внешность изменилась, а мы еще не знаем об этом. Мы не знаем, кем предполагаем быть дальше. Я нервничаю и пугаюсь все время, — сказала она. — Я имею в виду, что если я узнаю, кто я есть, а потом кто-то придет и скажет, что это не так, то кем же я буду после всего? Понимаете, о чем я?
Я сказал: — Гуси. Мы хотим быть лебедями, а нам говорят, что мы гуси и даже не очень хорошие гуси.
— Да, — сказала она. — Вот хорошо. Вы понимаете. Иногда мне хочется знать, есть ли кто в мире, кто чувствует, как я; иногда я даже нахожу таких, но всегда сюрприз — обнаружить, что я не совсем одинока.
Она дрожала и я обнял ее: — Я понимаю.
Она сказала нетерпеливо: — Я сейчас поняла, где Рэнгл. Он, наверное, появится завтра, улыбаясь и помахивая хвостом. Он настоящий шутник, но я не люблю волноваться. Может, вы видели его? Белый пополам с коричневым, почти розовым, очень лохматый, с большими шлепающими лапами, как будто в комнатных шлепанцах. Большие коричневые глаза и черный влажный нос.
Да, я видел его.
Из стеклянной кабинки над круглой комнатой.
Вчера ночью. С Джиллианной.
Он был на десерт.
Я почувствовал спазмы в желудке. О, дерьмо. Как я должен преподнести ей это?
Марсия взглянула на меня: — Вы что-то знаете?
— Э-э, Марсия, я… э-э, не знаю, как сказать вам, но… — Просто скажи правду, проговорил голос в моей голове. — … э-э, Рэнгл мертв. Он, э-э… попал под машину. Это случилось вчера поздно ночью. Я видел. Он умер мгновенно. Я не знал, что это был Рэнгл, пока вы не описали его.
Она покачала головой: — О, нет, это не он! Вы уверены, Джим? — Она исследовала мое лицо в поисках знака, что я ошибаюсь.
Я с трудом сглотнул. Горло свело. Я вспомнил, что слышал в кабинке, как пес некоторое время попрошайничал возле интендантства. — Марсия, — сказал я, — Я уверен. Он был примерно вот такого роста, правда?
Она медленно кивнула. Тяжело задышала, словно ей не хватало воэдуха. Потом закрыла лицо руками. Словно враз разбилась на тысячу кричащих кусочков и только давление рук удерживало их от разлета.
Потом резко выпрямилась и ее лицо превратилось в маску. Когда заговорила, голос был неживым. — Со мной все в порядке. — Пожала плечами: — Он всего лишь пес. — Она снова превратилась в зомби.
Я пристально смотрел, как она наклонилась и подняла пакет мясных обрезков, которые Рэнгл не будет есть. Она аккуратно свернула бумагу, подошла к ближайшей мусорной урне и бросила пакет туда. — Теперь мне больше не о ком заботиться.
— Марсия, с заботой все в порядке. У всех есть о ком заботиться.
— У меня нет, — сказала она и запахнула плащ, словно защищаясь от холода, но ночь была теплой и холода не было. Она прошла мимо, коснувшись меня, и двинулась прочь.
— Марсия! — Она продолжала идти и я понял, что бессилен остановить ее. Чувство бессилия разгневало меня — то же чувство, когда отец уходил от меня навсегда. — Нет, черт побери! Я устал от людей, уходящих от меня! — Что-то сверкнуло, как в кинокадре, я пролетел пространство между нами и схватил ее руку. Я развернул ее к себе: — Брось это, — рявкнул я. — Это действительно глупо! Я уже видел, как бывало с другими! Ты начинаешь уклоняться от жизни, потому что она ранит! Каждый раз ты делаешь по шагу, но очень скоро это входит в привычку, автоматическую, и ты бежишь от всего. Конечно она ранит! Ранит настолько, насколько ты заботишься! И только это доказывает, насколько ты жива!
— Уходи! Мне не нужны проповеди!
— Правильно! Не нужны! Тебе нужен год в пробковой комнате!
Она вырвалась, глаза стали дикими. — Замолчи!, — крикнула она. Я чувствовал ее руки-клешни.
— Почему? Потому что это может оказаться правдой? Говоришь, что боишься быть странной, что можешь оказаться одной из этих леди с яичницей на щеках, но никто не хочет сказать тебе? Ну, так вот я тебе говорю! Если ты сейчас убежишь от меня, это будет первым шагом к яичнице!
Она глядела, словно я ударил ее, мигая в сиянии уличных ламп. Напряжение спадало по мере того, как слова проникали глубже в сознание. Я почти видел, как они пронзали слой за слоем. — Я останусь, — сказала она, — я не хочу возвращаться.
— Так не возвращайся. Не надо. Не возвращайся к тому, что делает тебя безумной. Думаешь, ты только одна такая? Мы все просто психи! Надо только оглянуться. Единственная разница, что мы не позволяем этому остановить нас. — Я добавил: — Надолго.
— Но это больно!
— Ну и что? Пусть больно! Именно так ты преодолеешь! То, что ты делала до сих пор, не привело к результатам, не так ли?
Она кивнула, выдохнула, потом ее глаза набухли, она схватилась за мою рубашку, стиснула меня и начала всхлипывать. Я обнял ее теснее и склонился над ней, словно мог защитить ее от боли, только эта боль шла не извне, она бурлила внутри и прорывалась через ее глаза, нос и рот: — Это не честно! Не честно! Почему так много смерти!! Мне нужен мой пес!! О, Рэнгл, Рэнгл! Я хочу, чтобы ты вернулся! — Она рыдала и кричала в мою рубашку. Хватала глоток воздуха и рыдала снова. Слезы струились по ее щекам: — Это не честно! Все, что я любила — я не хочу любить никого больше! Я устала терять! Забота слишком сильно ранит!