Вечер превратился в праздник — тихий, домашний, без лишнего шума. Мы сидели за столом, говорили о делах и хлопотах, о завтрашней церемонии, о новом титуле Беловой и о том, что впереди у нас только лучшее.
Я любовался профилем Арины Родионовны, наслаждался едой и с удовольствием слушал рассказы Фомы о его новой работе. В какое-то время поймал взгляд Яблоковой. Мне показалось, что в нем проскользнула легкая печаль, которая тут же сменилась умиротворением.
Когда мы вышли во двор, воздух встретил нас прохладой и запахом влажного камня. День догорал, и вечер ложился на город мягким покрывалом.
— Не беспокойтесь, Павел Филиппович, я доставлю Арину Родионову домой в целости и сохранности, — сказал Фома и уже шагнул вперёд, открывая дверцу своей машины.
Я проводил девушку до машины. Она остановилась у самой дверцы и обернулась. В свете фонаря её глаза блестели так ярко, что весь двор будто озарился мягким сиянием.
— До завтра, — тихо сказал я, стараясь вложить в эти слова всё то, что чувствовал. — Я заеду за вами перед церемонией.
— До завтра, Павел Филиппович, — ответила она взволнованно. Мне показалось, что она хотела сказать что-то еще, но осеклась, смутившись свидетелей нашей беседы.
Она села в салон, платье мягко заскользило по сиденью, и дверь закрылась с тихим щелчком. Фома устроился за рулем, и машина тронулась плавно, без рывков, будто тоже понимала, что везёт самое ценное, что у меня есть.
Я прошел до арки и смотрел вслед автомобилю, пока красные огоньки фар не растворились в темноте улицы. В груди разливалось чувство счастья, от которого становится легче дышать и теплее жить.
— Хороший вечер, — послышалось с лавки, на которой по своему обыкновению устроился Евсеев с чашкой горячего чая и одним из котов.
— Твоя правда, — ответил я и медленно зашагал к порогу.
Я вернулся в гостиную, застав Людмилу Фёдоровну, которая устроилась в кресле у лампы и фикуса. В руках она держала книгу. На столике рядом дымилась чашка чая. Аромат мяты и чабреца перебивал даже запах жареной рыбы, который всё ещё витал в воздухе.
Из кухни доносились голоса. Оказалось, что призраки прекрасно справлялись с уборкой и мытьем посуды.
— Вы не беспокоитесь, что они разобьют тарелки? — уточнил я у Яблоковой.
— Даже если разобьют, то на счастье, — с поразительной легкостью отмахнулась она, словно никогда не страдала излишней бережливостью. — К тому же — пусть лучше побьют посуду, чем я стану ее мыть, — добавила хозяйка дома.
— Ваша правда. Может нам купить посудомойку? — предложил я.
— Ну, Павел Филиппович, ты уж в крайности не бросайся, — женщина погрозила мне пальцем. — Ты хоть догадываешься, какие нам приходят счета за свет?
— Не знаю, — усмехнулся я, довольный тем, что некоторые вещи остаются неизменными.
— Вот и не знай, — припечатала Яблокова. — К тому же с призраками приятно иметь дело: профсоюза у них нет, денег платить не надо. А после работы у них не остается запала для того, чтобы между собой пререкаться.
— Везде выгода, — согласился я.
— Улыбаешься, — заметила Яблокова, не поднимая глаз от книги. — И это правильно. Запоздалая настоящая помолвка всё же лучше, чем та, что была.
Я хмыкнул и подошёл ближе.
— Вы ещё скажите, что я безнадежно медлил.
Она подняла на меня взгляд и улыбнулась. Выражение ее лица сделалось хитрым.
— Разве это секрет? Запомни, пока ждёшь идеального момента — жизнь проходит мимо.
Я сел напротив, откинувшись на спинку кресла.
— Не спорю, момент я искал долго. Но, признаться, и сам рад, что решился.
— Вот и молодец, — мягко кивнула она. — Мужчина обязан говорить вовремя. Иначе потом всю жизнь будет слушать, что упустил шанс.
— Думаете, Арина будет мне напоминать?
— Обязательно, — засмеялась Людмила Фёдоровна. — Умная женщина всегда напоминает мужчине о его промедлениях. Но не для того, чтобы упрекнуть. А чтобы он больше не забывал о том, что по-настоящему важно.
Я улыбнулся, чувствуя, что спорить с такой логикой бессмысленно.
— А ещё, пока ты провожал свою невесту, — сообщила она с самым невинным видом, — я успела заказать ей цветы. Прямо к порогу ее квартиры.
Я даже растерялся.
— Вы…
— Конечно, я, — перебила она. — Надо понимать, что девушке нужны не только серьёзные слова, но и красивые жесты. Ты же хочешь, чтобы Арина чувствовала себя счастливой?
— Хочу, — признался я. — Вы, Людмила Фёдоровна, настоящий стратег.
— А ты, Павел, наконец-то начал взрослеть, — сказала она и вернулась к своей книге, будто разговор был исчерпан.
Я ещё некоторое время молча наблюдал за ней и думал, что, пожалуй, без этой заботливой и порой саркастичной женщины моя жизнь была бы куда беднее.
— Завтра мы вместе с Ариной пойдем на прием, — напомнил я. — Наверное, надо будет попросить бабушку выслать моей невесте семейные украшения.
— Возьму это на себя, — улыбнулась Яблокова. — Я как раз собиралась найти повод позвонить княгине. Будет славно, если я расскажу ей о том, что кольцо с сапфиром теперь красуется на пальце ее невестки.
— Софья Яковлевна наверняка тоже решит, что я долго тянул, — я криво усмехнулся.
— Естественно, — кивнула собеседница. — Ты нам не безразличен. Потому мы и журим тебя.
— Мне придется с этим смириться, — я развел руки в стороны.
— Выбора у тебя все равно нет.
Из кухни донесся пронзительный звон посуды, а потом из стены выглянул Козырев и заискивающе сообщил:
— Мы там кое-что…
Новый звон сотряс воздух. Яблокова глубоко вздохнула и махнула рукой, давая понять Василию, что наказывать их никто не станет.
— Посудомойка, кстати, стоит не особенно дорого, — словно между прочим бросил я.
— Проще будет завести в доме призрачную женщину, которая будет следить за этими…- Людмила Федоровна усмехнулась. — Но я беспокоюсь, что Василий и Борис начнут из-за нее