Мужик так и сделав; прошов три комнаты, взошов в четвертую, взяв ее с периной и потащив скорее, а все спят, как мертвые; приносит на улицю, садитце к черту за плеци, и потащились к цярю. Приходит он к цярю и кладет ее в прихожую. Эта девиця поутру встает и говорит сама сибе:
– Ах, Боже мой! где же я теперь лежу? у цяря в прихожей…
Вот приходит цярь к ней и говорит:
– Што жо, Олена, прекрасная девиця, идешь ли взамужество за меня?
– Ах, ваше цярское величество! отцево жо я нейду за вас, только есть ли у вас винцельное платье?
– Как жо, – говорит, – нет у нас платья?
Вот он отвел ей комнату с платьем; она день выбирает, другой и третий и не могла по уму прибрать платья.
– Ну, – говорит, – ваше цярское величество, когды умили меня достать, так умийте и мое винцельное платье достать!
Вот этово пастушка цярь опеть призывает к сибе на-лице и посылает опеть туда жо за платьем.
– Представь жо, – говорит, – к утру, а не представишь – голова с плець долой!
Пастух выходит из цярства и плацет тово тошняя.
– Ах, – говорит, – кабы на эту пору, да на это времяцько, да старопрежной друг-черт!
Он тут и есть.
– О цом, друг, плацешь? – говорит.
– Да вот цярь опеть службу накинув: приказав достать платье винцельное.
– Ну, – говорит черт, – эта служба ницево-таки служба! Но, давай постараемся, можот, достанем.
Вот пастушок сев к нему за плеци, и потащились опеть, несет ево черт и говорит:
– Вот што, друг, это платье у ней в каменном соборе и в алтаре под престолом. Вот мы когды придем к этому собору, у этово собора (есть) каменная ограда, и лежит тут обломков кирпицю много, ты бери один, которой поматеряя; в этом соборе будет совершатце служба, ты взойди в собор и встань за пецьку, а мне идти туды неприступно. Вот я обвернусь златорогой ланью, буду вокруг собора бегать, и служба остановитце, пойдут меня ловить и выйдут из собора все, останетце один монах, да и тот станет в окно смотрить. Вот ты (в это время) из-за пецьки выйди и этим кирпицем в тиме ево ударь и сними с ево монашеское платье и надинь на себя; тогды и возьми это платье из-под престола, выходи вон и лови меня, я тибе половлюсь.
Вот приносит ево черт к этому собору, – тоцьно, што в соборе служба идет, и взяв он кирпиць, которой поматеряя, заходит в собор и встает за пецьку, штобы никто не видав ево. А черт обвернувсе златорогой ланью и став бегать вокруг собору. Певцие увидали эту лань и остановили службу, друг по дружке и вышли все; оставсе один монах и тот смотрит в окно. Вот этот мужицок выходит из-за пецьки, этим кирпицом и зашиб монаха, сняв с ево монашеское платье и надев на себя; потом достав подвинецьное платье из-под престола, сунув ево за пазуху, выходит вон и ловит эту лань. А люди ему и говорят:
– Эх, монах! где тибе поймать эту лань? – есть полутше тебя, да не могут половить!..
Он одно: пробираетце к ней да дружелюбит, а эта лань подвигаетце к нему да лащитце. Поймав эту лань и сев на ее. Народ крицит:
– Монах, вались! нето увезет тебя, – а он держитце да думает, как бы скоряя уехать. Выехали на заполье, сняв с себя монашеское платье, повесив на кол, а сам сев к другу за плеци, и потащились опеть.
Приходит пастушок к цярю и кладет это платье в прихожую. По утру встает Олена, прекрасная девиця, и говорит:
– Ах, Боже мой! Где мое платье было, а топерь у царя в прихожой лежит.
Приходит к ней цярь.
– Ну, што жо, – говорит, – Олена, прекрасная девиця, идешь ли за меня взамуж топерь?
– Отцево нейду, – говорит, – ваше цярское величество, но есть ли у вас винцельные кони и карета?
– Как жо, – говорит, – у нас нет коней и кареты?
Вот он отвел ей конюшну, другу и третью; она день выбирает, другой выбирает и третий, – не могла по уму прибрать не коней, не кареты, и говорит опеть цярю:
– Когда умили, ваше цярское величество, меня достать, умили и мое подвинцельное платье достать, так умийте жо и моих тройку коней и карету достать!
Вот цярь опеть своево пастуха призывает и наказ наказывает, штобы к утру достать тройку коней и карету, а не то – голова с плець долой! Выходит пастушок из цярства и плацот ищо тово тошняя, да и говорит:
– Эх, кабы на эту пору, на это времецько старопрежний друг-черт!
А он тут и есть.
– О цом, – говорит, – друг, плацошь?
Он сказав, што так и так, царь службу накинув опеть.
– Какую жо службу накинув?
– Приказав, – говорит, – тройку коней винцельных достать и карету.
– Ага, – говорит, – да это служба! Ну, да все-таки пойдем, можот, достанем.
Вот и потащились добры молодци опеть. Эти кони и карета были у ней в синем море под каменной плитой. Приходят к синю-морю, черт посылает этово мужицька в лафку купить две свици воску ярово. Мужицек принес две свици воскояровых; одну свицю затеплив сибе, а другую товарищу. Черт и говорит ему:
– Вот што, друг! Когда вся свиця изгорит, а меня из моря все-т нет, то и ты валейся в воду, и тибе не жира! – сказав это и укурнув в море. Этот мужицок и давай ходить по берегу и дожидает своево товарища. Вот у ево половина свици сгорела, а черта все нет; вот ужо и немножко стает, – ево все нет, и став он уж к нокотку прилипать свицюшку и заплакав горькими да горючими (слезами):
– Видно, и мне не жира, – думает…
Вдруг по морю волна заходила, – это черт и идет на тройке; выехав на берег и вскрицяв:
– Успевай садитце, друг, скоряя!
Мужицек успев вскоцить ему в карету, и понеслись добры молодци: где у дома угол захватят – угол проць, где у церквей прихватят угла – главы покривятця. Вот черт и говорит своему другу:
– Вот што, друг! ни дойдем до цярства, ты их тпрруукни, а то все ваше цярство разнесем.
Не доехали оне до цярства, мужик и крикнув (лошадям) «тпррру!» – кони остановились… Вот оне доехали до цяря. Мужицек-пастушок вышов из кареты, привел этих коней к столбу тоценому и привязав