– Очень приятно, – говорит госпожа Кутюр, по-прежнему голая. – Надеюсь, вы убедитесь, что мы на правильном пути…
Но тут Пиннеберг замечает спасительную телефонную будку.
– Мне нужно срочно позвонить. Извините, – бормочет он и стремительно уходит.
– Мы находимся в номере тридцать семь, – кричит Хейльбутт ему вслед.
Пиннеберг не торопится с телефонным звонком. Вообще-то звонить еще рано, только девять, но так лучше – ему нужно скорее уйти.
– Так можно потерять всякий аппетит, – говорит он задумчиво. – Может быть, действительно стоит раздеться?
Он пересчитывает свои монеты и набирает номер: Моабит 8650. Боже, как долго звучат гудки, сердце снова начинает колотиться. Может, я больше никогда ее не увижу.
Сестра говорит:
– Минутку. Я узнаю. Кто звонит? Паленберг?
– Нет, Пиннеберг, сестра, Пиннеберг.
– Паленберг, я же говорю. Подождите минутку.
– Сестра, Пинне…
Но она уже ушла. А вдруг еще и какая-то фрау Палленберг лежит в родильном отделении, и ему дадут неверную информацию, и он подумает, что все хорошо, а на самом деле…
– Вы еще на связи, господин Пиннеберг?
Слава богу, это другая сестра, возможно, та самая, которая принимала Ягненочка.
– Нет, еще рано. Это может занять еще три-четыре часа. Может быть, вы позвоните еще раз в полночь?
– Но все в порядке? Все нормально?
– Все совершенно нормально… Так что до полуночи, господин Пиннеберг.
Он вешает трубку, ему нужно выйти – Хейльбутт ждет в кабинке тридцать семь… Боже, как он вообще решился пойти сюда?
Пиннеберг стучит в дверь номера тридцать семь, и Хейльбутт кричит:
– Входите.
Они сидят рядом на скамейке – кажется, они действительно просто болтали. Может, дело в нем, может, он, как фрау Витт, слишком испорчен для таких вещей.
– Ну что ж, пойдем, – говорит голый Хейльбутт и потягивается. – Здесь тесно. Ты меня хорошо разогрела, Эмма.
– А ты меня! – смеется Эмма Кутюр. Пиннеберг идет за ними и снова чувствует себя неловко.
– Как там твоя жена? – кричит Хейльбутт через плечо Пиннебергу. И, объясняя своей спутнице: – Жена Пиннеберга в больнице. Она сегодня должна родить.
Кутюр удивленно вздыхает.
– Ну, еще не скоро, – говорит Пиннеберг. – Это может занять еще три-четыре часа.
– Тогда у тебя еще есть отличная возможность все тут осмотреть, – удовлетворенно кивает Хейльбутт.
Но у Пиннеберга в первую очередь есть возможность как следует разозлиться на Хейльбутта. Теперь они входят в зал с бассейном.
«Не так-то много народу», – думает сперва Пиннеберг.
Но людей оказывается немало. У трамплинов собралась целая толпа, все невероятно голые и по очереди подходят, чтобы прыгнуть в воду.
– Я думаю, – говорит Хейльбутт, – ты лучше пока останься здесь. И если тебе что-то будет нужно, просто помаши мне.
И они уходят, а Пиннеберг остается в своем углу, никем не потревоженный. Он наблюдает за происходящим у трамплина. Хейльбутт, кажется, здесь важная персона – все его приветствуют, смеются, сияют, до Пиннеберга долетает: «Иоахим!»
Да, здесь есть хорошо сложенные молодые мужчины и девушки, совсем юные, с упругими телами, но их меньшинство. Основную массу составляют почтенные пожилые господа и дородные дамы – Пиннеберг легко может представить их на военном концерте, пьющими кофе, но здесь они выглядят совершенно невероятно.
– Извините. – Кто-то вежливо шепчет за его спиной. – Вы тоже гость?
Пиннеберг вздрагивает и оборачивается. За ним стоит крепкая невысокая женщина, слава богу, полностью одетая, в роговых очках на горбатом носу.
– Да, я гость, – кивает он.
– Я тоже, – говорит дама и представляется. – Моя фамилия Нотнагель.
– Пиннеберг.
– Здесь очень интересно, не правда ли? Так необычно.
– Да, очень интересно…
– Вас привел… – она делает паузу и задает вопрос крайне деликатно, – …вас привела подруга?
– Нет, друг.
– Ах, друг! Меня тоже привел друг. Я бы хотела узнать, – интересуется дама, – вы уже решили?
– По поводу чего?
– По поводу вступления. Хотите присоединиться?
– Нет, я еще не решил.
– Представьте, я тоже! Я здесь в третий раз, но все не могу решиться. В моем возрасте это не так просто.
Она осторожно смотрит на него. Пиннеберг говорит:
– Совсем не просто.
Она радуется:
– Вот видите, я так и говорю Максу. Макс – мой друг. Вон… нет, сейчас его не видно…
Но потом он видит Макса – ему лет сорок, симпатичный, крепкий, смуглый, тип решительного коммерсанта.
– Да, я всегда говорю Максу: не так все просто, как ты думаешь, особенно для женщины…
Она снова смотрит на Пиннеберга, и ему ничего не остается, кроме как подтвердить:
– Да, это ужасно сложно.
– Вот видите! Макс говорит: подумай о деле, вступление выгодно для бизнеса. Он прав, и сам уже получил от этого много пользы…
– Да? – вежливо интересуется Пиннеберг.
– Тут нет ничего запретного, я могу спокойно говорить об этом. Макс представляет фирму по продаже ковров и штор. Дела идут все хуже, и вот он вступил сюда. Где бы ни был крупный клуб – он вступает и продает своим «собратьям». Конечно, дает им хорошую скидку, но ему все равно хватает. Да, для Макса, такого видного, остроумного, блестящего собеседника, это легко. А мне гораздо труднее.
Она тяжело вздыхает.
– Вы тоже занимаетесь бизнесом? – спрашивает Пиннеберг, разглядывая это бедное, седое, глуповатое создание.
– Да. – Она доверчиво смотрит на него снизу вверх. – Но мне не везет. У меня был магазин шоколада – хороший магазин в хорошем месте, но, видимо, у меня нет способностей. Мне всегда не везло. Однажды хотела навести красоту, наняла оформителя, заплатила ему пятнадцать марок, и он оформил мою витрину, где лежало товара на двести марок. Я была так воодушевлена, думала: это должно произвести впечатление! И в своем рвении забыла опустить тент – было лето, – солнце светило прямо в витрину. И знаете, что случилось? Когда я заметила, весь товар уже растаял и спекся. Все испорчено. Потом я продавала его детям по десять пфеннигов за фунт – самые дорогие конфеты, представьте, по десять пфеннигов за фунт! Какие убытки!
Она печально смотрит на Пиннеберга, и ему тоже становится грустно – грустно и смешно. О бане он уже забыл.
– У вас не было никого, кто бы вам помог? – спрашивает он.
– Нет, никого. Макс появился позже, когда я уже закрыла магазин. Он устроил меня агентом по продаже корсетов, бандажей и бюстгальтеров. Говорит, это хорошее место, но я почти ничего не продаю.
– Да, сейчас трудно, – говорит Пиннеберг.
– Не правда ли? – благодарно кивает она. – Трудно. Я целыми днями бегаю по лестницам, иной раз не продаю и на пять марок. Ну, – она пытается улыбнуться, – это не так страшно, у людей действительно нет денег. Но если бы