Девчонка эта, будь она неладна! Как посмела сунуться в святую святых и хватать то, что ей не принадлежало?
Я был готов ее разорвать в тот момент, когда увидел возле жемчужины. Она трогала ее! Последнюю надежду нашего рода! Как простую безделицу, как игрушку!
Когда увидел отпечатки – в голове помутилось. В груди зазвенела и лопнула натянутая до предела струна, своим звоном вторя бушующей непогоде. Я будто истощился, превратился в тень самого себя и едва не рассыпался на осколки. Тонул и не мог сделать вдох, лишь глухо повторял сквозь стиснутые зубы:
— Не смей угасать!
Она и не угасала, но кроваво-бордовые очертания девичьих ладней расплывались, постепенно захватывая всю поверхность. Жемчужина, которая еще утром пленила молочно-белым перламутром и серебряными искрами, с каждым мгновением все больше напоминала каплю крови. Живую, испуганную, трепещущую.
Я не знал, как исправить ситуацию. Не знал, что предпринять. В книгах рода Рейнер ни слова не было о том, что делать, если посторонний опорочит своим прикосновением древний артефакт, ни слова не было о том, как убрать багрянец и вернуть прежний размеренный блеск.
Испытывая лютую беспомощность, я приложил свои ладони, поверх чужих отпечатков. Они обжигали, проедали насквозь, вызывали шторм в душе, смятение и мучительную боль, будто кто-то пытался сломать ребра, раздвинуть грудную клетку и выдрать сердце. В какой-то момент становилось совсем плохо, и я чуть не падал, но жемчужину из рук не выпускал. Учился дышать заново, и каждый вдох раскаленной лавой падал в измученные легкие. Кровавая пелена застилала глаза, и я снова учился видеть, подмечая мельчайшие детали и трещины на драконьей морде, недовольно хмурящейся на меня. Пришлось даже учиться управлять своим телом, потому что в какой-то момент накатила слабость, и ноги превратились в мягкую глину.
Меня тянуло, ломало, против воли выворачивало наизнанку, а я все также твердил:
— Не смей угасать
Если эта жемчужина умрет, то от нашего рода ничего не останется. Какой толк в богатстве и землях, если часть души навсегда покинет нас? Десять поколений не зная неба, не чувствуя сил, не имея возможности стать теми, кто мы есть на самом деле. Десять поколений беспроглядной тьмы, все глубже утягивающей на дно. Десять поколений измученной надежды. И я последний… Тот, кто еще может.
А тут девчонка эта бестолковая, как призрак восставшая из волн Седого моря. Зачем только появилась здесь? Что бы ускорить конец? Избавить от ненужных надежд?
При мыслях о ней внутри кипело, и я не мог ничего разобрать в этом бурлящем месиве. Неожиданно сложно, невероятно больно. Неправильно. Я готов был убить ее за то, что натворила, и сам себе хотел перегрызть горло за то, что напугал, за тот ее взгляд, в котором плескался ужас. Я ведь едва сдержалась, чтобы не пойти следом за ней. Что-то толкало вперед с неумолимой силой, но я не мог оставить жемчужину без присмотра. Казалось, что стоит мне только отвернуться, и наступит непоправимое.
Полегчало только к ночи. Я почувствовал, как слабеет болезненная тяга в груди, и капкан, сжимающий сердце, медленно разжимается. Тревога, гнавшая неизвестно куда тоже начала утихать.
Только тогда я выпустил жемчужину из своих рук. Она по-прежнему была темной, и контуры ладоней никуда не делись. Держи не держи – я бессилен что-то исправить, оставалось только уповать на судьбу, и на то, что цвет не влияет на суть.
Я чувствовал себя настолько измученным, что, когда шел к себе, мотался из стороны в сторону, будто в придорожной корчме накатил пару кружек зеленого эля и не удосужился закусить. Ввалился в свою комнату и упал на кровать, заснув прежде, чем голова коснулась подушки.
На следующий день меня разбудила вездесущая Роззи. Она выглядела встревоженной и настолько уставшей, будто не спала всю ночь.
— Хозяин, в порядке ли все? — спросила, обеспокоенно заглядывая в глаза. — Уже за полдень, а вы так и не спустились. На завтрак не пришли.
— Не голоден, — глухо отозвался на заботу, но заметив, как горько поджала губы обиженная экономка, добавил чуть мягче, — обедать буду.
— Хорошо, хозяин, — Роззи поклонилась и ушла, а я, костеря себя на все лады, вернулся в комнату.
Дышать стало легче. То безрассудное волнение, которое выкручивало вчера, ушло, оставив лишь легкую боль там, где билось сердце.
Раз у меня улеглось, может и жемчужина и успокоилась?
Увы, стоило мне выйти в парк, как я издали заметил непривычное яркое пятно. Все осталось по-прежнему. Не хуже, не лучше. Так же.
Я решил, будь что будет и отправился на обед.
В столовой было пусто и за большим столом было накрыто только мне. Почему-то вид одиноких тарелок больно кольнул в межреберье. Я все еще был зол на Мину, и в то же время испытывал потребность увидеть.
— Наша гостья уже спускалась? — спросил, как бы невзначай, не желая выдавать эмоции, которые сам не до конца понимал.
— Нет, хозяин, не спускалась. Разболелась девчонка совсем. Не послушалась меня вчера, а сегодня лежит пластом и только охает.
Глава 9.2
Не знаю, что меня к этому подвигло, но вместо того, чтобы спокойно завершить обед, я отодвинул почти полную тарелку и поднялся из-за стола:
— Я хочу видеть ее.
— Так спит она, — если Роззи и удивилась моему рвению, то виду не подала.
Мне было неважно спит Мина или нет, я просто хотел ее увидеть…и убедиться, что все в порядке. Давило в груди, не давая покоя и не позволяя пустить все на самотек. Будто кто-то другой гнал вперед, наполняя тревогой.
В комнате было душно и сумрачно. Плотные шторы отсекали и без того слабый свет с улицы, и запах лечебных снадобий был настолько плотным, что тут же засвербело в носу.
Мина действительно спала. На правом боку, свернувшись в клубочек и подсунув ладонь под щеку, она выглядела такой хрупкой и трогательной, что неуместная тревога стала еще сильнее.
— Тут слишком душно, ей нужен свежий воздух.
Мне неудержимо захотелось вынести ее на улицу или хотя бы распахнуть окно, но Роззи, как курица-наседка, тут же принялась причитать.
— Да вы