Чернобыльская катастрофа на несколько месяцев приковала к себе все внимание членов Политбюро и высших военных чинов. Жуткая авария основательно встряхнула закосневшую бюрократическую систему и поставила под сомнение все представления советских милитаристов [1078]. Горбачев понимал, что из-за разразившегося международного скандала на карте оказалась его собственная политическая репутация за рубежом. Он негодовал по поводу неповоротливости советской бюрократической машины и выместил свой гнев на ВПК. Острие его яростной критики пришлось на «священную корову» военно-промышленной системы – ядерную программу. Героический и романтический облик этой программы, созданный в годы «оттепели», безвозвратно померк в результате Чернобыля. Министр средмаша (атомное министерство) Ефим Павлович Славский и президент Академии наук СССР Анатолий Петрович Александров, отвечавшие за «мирный атом», были отправлены в отставку. Основная тяжесть ликвидации последствий аварии досталась военным. Целые воинские подразделения были брошены в Чернобыль и окрестные районы. Впервые войска участвовали в спасательной операции такого масштаба: надо было потушить пожар в энергоблоке, заглушить реактор, провести дезактивацию местности. Многие военные, даже ветераны войны, были потрясены увиденным. Для начальника Генштаба маршала Сергея Ахромеева Чернобыль стал самым трагическим событием со времен Великой Отечественной войны. Чернобыльская беда показала, что военная доктрина «победы» в ядерной войне – опасный даже в мирное время блеф. До военных наконец дошло, какой катастрофой может обернуться пусть даже ограниченная ядерная война в Европе, где расположено множество атомных электростанций. Ахромеев вспоминал, что после Чернобыля «ядерная угроза для нашего народа перестала быть абстрактной. Она стала осязаемой, конкретной» [1079].
Для советского политического руководства Чернобыль стал событием не менее драматичным, чем кубинский ракетный кризис. «Одно дыхание только, и мы почувствовали, что такое ядерная война», – сказал Горбачев на заседании Политбюро. Под влиянием Чернобыля в умах членов Политбюро произошел сдвиг, которого не могла добиться никакая американская политика давления на СССР. После аварии на АЭС для сторонников «нового мышления» стало очевидно, что надо отказываться от шпиономании и практики всеобщего засекречивания, и что в ядерный век следует пересмотреть весь подход к международной безопасности. В течение года после Чернобыльской трагедии кардинальные перемены произошли в советской политике по вопросам ограничения ядерных вооружений, особенно по мерам контроля и доверия. Начала меняться советская военная доктрина. Чернобыль вынудил Политбюро разрешить «гласность» – возможность для СМИ сообщать и самостоятельно комментировать правдивую информацию. «Гласность» была первоначально направлена против ведомственной секретности, но она также означала и преодоление табу на публичное обсуждение запретных тем советской истории, культуры и экономики. Забрезжил конец тоталитарной практике использования цензуры, лжи и замалчивания, господствовавшей в СССР, начиная с прихода большевиков к власти. Через несколько недель после катастрофы Горбачев сказал своим коллегам: «Ни в коем случае мы не согласимся… скрывать истину. Мы несем ответственность и за оценку происшедшего, и за правильность выводов. Наша работа теперь на виду у всего народа и у всего мира. И думать, что мы можем ограничиться полумерами и ловчить, недопустимо. Нужна полная информация о произошедшем» [1080].
Горбачев объявил членам Политбюро, что для прекращения гонки вооружений Советскому Союзу следует выйти с более смелыми инициативами по разоружению. В конце мая 1986 года по инициативе Шеварднадзе состоялась встреча главы партии с ответственными работниками МИДа. Горбачев заявил дипломатам, что администрация Рейгана пытается подтолкнуть Советский Союз к изнурительной гонке вооружений. Советскому Союзу, заявил он, не под силу состязаться с противником, который экономически во много раз мощнее. Внешняя политика, заключил он, должна облегчить бремя военных расходов, должна «сделать все, что в ее силах, чтобы ослабить тиски расходов на оборону». Горбачев рекомендовал дипломатам быть более инициативными и не превращать настойчивость в переговорах в «бессмысленное упрямство, когда бы о нас говорили: мистер НЕТ». Отмечая, что США по-прежнему являются «локомотивом милитаризма», генсек предлагал не сидеть в окопах холодной войны и не ждать, когда в Вашингтоне появится более покладистое руководство, а перейти в дипломатическое наступление, атаковать администрацию Рейгана мирными инициативами и влиять на американцев через их западноевропейских союзников [1081].
Первым заметным изменением во внешней политике СССР после Чернобыля стал прорыв в вопросе ограничения и контроля обычных вооружений на Стокгольмской конференции ОБСЕ по мерам доверия в Европе. Переговоры на этой конференции зашли в тупик буквально в день ее открытия в январе 1984 года, так как советская сторона отказывалась принимать предложение американцев о проведении инспекций на местах. Перспектива того, что НАТО будет инспектировать вооруженные силы и военные объекты на советской территории, приводила советский генералитет в ужас. Ведь тогда обнаружились бы все их приписки, все их головотяпство и бесхозяйственность, все те «потемкинские деревни», которые нередко подменяли реальные оборонные объекты. На одном из заседаний Политбюро маршал Ахромеев даже потребовал отозвать руководителя советской делегации, ставя под сомнение его «советский патриотизм». Однако после Чернобыля аргументы генералов уже не имели прежней силы. Более того, Политбюро поручило Ахромееву самому поехать в Стокгольм, чтобы объявить о том, что Советский Союз согласен принять западные условия об инспекциях на местах. Маршал повиновался, и вскоре договор о мерах доверия в Европе был подписан [1082].
К этому времени генсек прочел и усвоил массу материалов по международным отношениям, в том числе документы международной комиссии по новым подходам к безопасности, созданной шведским социалистом Улофом Пальме, и публикации западных социал-демократов на тему разоружения и невоенных гарантий безопасности. Он познакомился с манифестом Рассела – Эйнштейна