Однако Коль не был пассивным, когда перед ФРГ открылась возможность содействовать переменам в Восточной Европе. 25 августа 1989 года Коль добился соглашения с правительством Немета в Венгрии, по которому венгры открыли границу с Австрией для перебежчиков из ГДР. За это Венгрия получила 1 млрд марок для покрытия своего бюджетного дефицита. Детали этого соглашения, сыгравшего роковую роль для судьбы ГДР, стали известны из сборника документов, опубликованных самим Колем [1208]. До сих пор неясно, когда и какую информацию об этой сделке получила Москва. Когда венгерский лидер послал записку Шеварднадзе о своей договоренности с ФРГ открыть границу (финансовая сторона вопроса в ней не упоминалась), Шеварднадзе лишь ответил: «Это дело, которое касается только Венгрии, ГДР и ФРГ» [1209]. В октябре Хонеккер сообщил Горбачеву о том, что Немет получил от СДПГ заем на сумму в 550 миллионов марок при условии, что «венгры откроют границу с Австрией» [1210].
Какова была реакция Горбачева на это, неизвестно до сих пор. Он и остальные приверженцы «нового мышления» еще с 1987 года видели в Хонеккере закоренелого реакционера после того, как тот начал открыто выступать против перестройки [1211]. Секретарь ЦК Вадим Медведев, отвечавший за связи с социалистическими странами и за идеологию, побывал в ГДР в сентябре 1989 года и вернулся в Москву «с нелегкими мыслями». Согласно его выводу, «первое, что надо было сделать, – это принять решение о смене руководства, тем более что в отличие, например, от Чехословакии и Болгарии, тут не возникало сложностей с подбором преемника». Об этом он доложил Горбачеву [1212]. В то же самое время сотрудники КГБ, работавшие в ГДР, сообщали в Москву о расстановке сил в руководстве ГДР (не вдаваясь в подробные политические рекомендации) и указывали на то, что ситуация требует немедленной отставки Хонеккера. Но Горбачев отказывался отступить от своего курса на невмешательство [1213].
На деле к этому времени Горбачев перестал быть нейтральным, он сочувствовал народному движению, которое развернулось в ГДР. 5 октября 1989 года Черняев записал в своем дневнике: «М. С. [Горбачев] завтра летит в ГДР на 40-летие. Очень ему не хочется. Два раза звонил… В поддержку Хонеккера не скажу ни слова… Республику и революцию поддержу». Черняев и сам был под громадным впечатлением шифровок о стремительно развивавшейся «революции» в Восточной Германии. «Сегодня в Дрездене 20 тысяч человек вышли на демонстрацию, вчера в Лейпциге еще больше. Идет информация, что в присутствии Горбачева начнут штурмовать стену. Жуткие сцены при прохождении спецпоезда с ГДРовскими беженцами из Праги в ГДР через Дрезден. Вся западная пресса полна статьями о „воссоединении“ Германии» [1214]. Во время пребывания в ГДР советский руководитель так и не высказал своей четкой позиции о происходящем. Он видел, что «процессы пошли», но на встрече с руководством ГДР он говорил нарочито туманным языком, сказав, например, что того, кто опаздывает, «наказывает жизнь». Позднее это высказывание расценивалось как явный сигнал к снятию Хонеккера, но неизвестно, что Горбачев имел в виду на самом деле. В то время большинство обозревателей, включая самих немцев, не обратили особого внимания на эту расплывчатую фразу. Выступая перед широкой аудиторией в Берлине, советский лидер процитировал стихотворение русского дипломата и поэта Федора Тютчева:
«Единство, – возвестил оракул наших дней, —
Быть может спаяно железом лишь и кровью»…
Но мы попробуем спаять его любовью, —
А там увидим, что прочней…
Предназначалась ли эта цитата руководству ФРГ в качестве предостережения – на тот случай, если оно вдруг замышляло силой присоединить к себе ГДР? Или, напротив, означала надежду советского руководства на постепенное воссоединение Германии на мирных, добровольных началах? Сотрудники аппарата Белого дома Филипп Зеликов и Кондолиза Райс, внимательно следившие из Вашингтона за каждым словом и шагом Горбачева, восприняли стихотворение как «странный способ предостеречь ФРГ о том, что необходимо уважать сложившиеся после войны реальности» [1215].
Виталий Воротников записал рассказ Горбачева о впечатлениях от своего визита, которыми он поделился с членами Политбюро. Генсек признался, что ему было «неловко» видеть факельное шествие молодежи, скандировавшее «Горби! Горби!» перед трибуной, где стоял он и руководство ГДР. Горбачев рассказал коллегам, что Хонеккер утратил связь с реальностью и что в ГДР зреет взрыв. Никаких мер по этому поводу он обсуждать не стал. Горбачеву явно не хотелось обсуждать с растревоженными коллегами в Политбюро возможные последствия краха ГДР для СССР. Тезисы выступления Горбачева на Совете обороны 17 октября содержат примечательный тезис: «Правительства стран НАТО не перестали быть нашими потенциальными противниками, не отказались от своих намерений „отбросить коммунизм“, подорвать роль Советского Союза как мировой державы. Наметившиеся позитивные сдвиги не приобрели еще необратимого характера». Вряд ли эти слова отражали подлинные мысли Генсека. Скорее всего он просто выражал общепринятое среди военных мнение и не хотел провоцировать разногласий [1216].
16 октября восточногерманские лидеры Вилли Штоф, Эгон Кренц и Эрих Мильке отправили в Москву своего эмиссара, чтобы просить Горбачева поддержать отставку Хонеккера. Глава госбезопасности «Штази» Мильке был уверен, что с передачей власти опоздали – революцию уже не удастся погасить. Горбачев не стал собирать всех членов Политбюро, а устроил у себя совещание, на котором присутствовали Яковлев, Медведев, Крючков, Рыжков, Шеварднадзе и Воротников. Горбачев предложил связаться с Колем и Бушем. Кроме того, он сказал, что советским войскам в ГДР себя «следует вести спокойно, без демонстрации». Впервые советский лидер заметил, что речь может пойти «о возможном объединении Германии». Но никакого обсуждения того, что нужно делать в этой ситуации, не последовало. Как только Хонеккер окончательно ушел со своего поста, 1 ноября новый руководитель ГДР Эгон Кренц встретился с Горбачевым, чтобы обсудить будущее ГДР. Горбачев был потрясен, узнав, что ГДР задолжала Западу 26,5 млрд долларов, а дефицит бюджета на 1989 год составляет 12,1 млрд. Он признался Кренцу, а позже – своим коллегам в Политбюро, что без помощи Западной Германии СССР не сможет «спасти» ГДР. В советском бюджете уже не было для этого валюты. Горбачев одобрил предложение Кренца легализовать выезд некоторого количества граждан ГДР на Запад и тем самым уменьшить социальное напряжение в Восточной Германии. Горбачев и Кренц не обсуждали