Были и другие европейские страны в советской зоне влияния, с которыми Сталин вел себя деликатнее. Финляндии, несмотря на опасное соседство и общие границы с СССР, удалось избежать оккупации и последующей советизации. На встрече с финской делегацией в октябре 1945 года Сталин назвал политику СССР по отношению к Финляндии «великодушием по расчету». Он сказал: «Если мы будем обращаться с соседями хорошо, они ответят нам тем же». Расчетливое «великодушие» в отношении финнов, однако, имело четкие пределы: Андрей Жданов, назначенный главой Союзной контрольной комиссии по Финляндии, следил, чтобы эта страна заплатила СССР наложенные на нее военные репарации, в основном лесом и другим сырьем, до последней тонны [151]. С тем же «расчетом» Сталин делал вид, что Советский Союз учитывает обеспокоенность Великобритании и США ростом давления на оппозиционные группы в Польше. В мае 1946 года Сталин советовал польским коммунистам и представителям других просоветских партий, приехавшим на консультацию в Москву, действовать аккуратнее, не нарушая Ялтинских и Потсдамских соглашений. Он велел им не трогать лидера польской Крестьянской партии Станислава Миколайчика, хоть сам и считал, что тот делает «то, что ему прикажет английское правительство, волю которого он выполняет». Когда поляки упомянули о том, что Фултонская речь Черчилля вдохновила оппозицию, которая теперь ждет, что западные державы придут их «освобождать», Сталин заявил, что Соединенные Штаты и Великобритания не готовы к разрыву с СССР. «Они пугают и будут пугать, но если не дать запугать себя, то пошумят, пошумят и успокоятся». В заключение он заверил польских лидеров, опасавшихся, что Запад не признает новых границ Польши с Германией: «Англичане и американцы не смогут нарушить решение о западных землях Польши, поскольку с этим не согласится Советский Союз. Должно быть единство трех великих держав» [152].
Сталинское противостояние американской «атомной дипломатии» не ограничивалось Юго-Восточной Европой и северными Балканами – оно распространилось и на Дальний Восток. В октябре Кремль повел жесткую линию в отношениях с Гоминьданом и начал посылать обнадеживающие сигналы китайским коммунистам, готовым к войне против «буржуазного» национального правительства. Китайские историки связывают эту тактическую перемену в поведении кремлевского руководства с отказом Соединенных Штатов признать роль Советского Союза в делах Японии во время конференции министров иностранных дел в Лондоне [153]. Однако не только «атомная дипломатия» Бирнса подвигла Сталина на подобный шаг. В конце сентября Сталину доложили о том, что в Маньчжурии для оказания помощи Гоминьдану высаживаются американские морские пехотинцы [154]. По всей видимости, вождь увидел в этом угрозу изменения баланса сил на Дальнем Востоке в пользу американцев, что в дальнейшем грозило советским планам в Маньчжурии. Советские власти начали наращивать помощь оружием Народно-освободительной армии Китая (НОАК) в Маньчжурии. Сталин рассчитывал, что усиление китайских коммунистов на севере и востоке Китая станет хорошим противовесом американскому влиянию – и уроком Чан Кайши. Советский вождь знал, что согласно международным договоренностям советским войскам вскоре придется оставить Маньчжурию. По этой причине советские войска ускоренными темпами демонтировали и увозили из этого региона большое количество построенных здесь Японией промышленных предприятий.
В конце ноября 1945 года Трумэн направил прославленного военачальника, генерала Джорджа Маршалла с дипломатической миссией в Китай, чтобы разведать обстановку. Прибытие американского генерала в Китай совпало по времени с потеплением отношения Сталина к Бирнсу и ослаблением «курса стойкости и выдержки». Советские представители в Маньчжурии возобновили сотрудничество с местным руководством Гоминьдана и запретили китайским коммунистам захватывать крупные города. На Дальнем Востоке, как и в Европе, Сталин давал понять американцам, что он готов, как и прежде, сотрудничать в духе Ялты и Потсдама.
Глава Китайской Республики Чан Кайши понимал, что в руках Сталина остаются большие рычаги в борьбе за Северный Китай, включая Монголию, сепаратистов в Синцзяне и, главное, китайских коммунистов. В декабре 1945 – январе 1946 года Чан Кайши вновь попытался найти взаимопонимание с кремлевским правителем. На этот раз он послал на переговоры в Москву не проамерикански настроенного Сун Цзывэня, а своего собственного сына, Цзян Цзинго, который провел юность в Советском Союзе, вступил в свое время в ВКП(б) и смог вернуться в Китай лишь тогда, когда его отец стал союзником Сталина против японской агрессии [155]. В Москве миссию Цзяна встретили прохладно. Заместитель наркома иностранных дел Соломон Лозовский в своей докладной записке руководству писал, что Чан Кайши «пытается маневрировать между США и СССР». Это противоречило советским замыслам не допустить американского экономического и политического присутствия в Маньчжурии, вблизи советских границ. Лозовский резюмировал: «Если до войны хозяевами Китая были англичане и частично японцы, то сейчас хозяином в Китае будут Соединенные Штаты Америки. Соединенные Штаты претендуют на проникновение в Северный Китай и в Маньчжурию… Мы избавились от японского соседа на нашей границе, и мы не должны допустить, чтобы Маньчжурия стала ареной экономического и политического влияния другой великой державы». Сам Сталин не смог бы выразиться яснее. Лозовский предлагал решительные меры для сохранения советского экономического контроля над Маньчжурией [156]. Но при этом кремлевский вождь хотел, чтобы это произошло при сохранении ялтинских правил игры с американцами. И он был готов продолжать торг с Чан Кайши.
15 декабря Трумэн, посоветовавшись с Маршаллом, объявил, что Соединенные Штаты воздержатся от вмешательства в ход гражданской войны в Китае. Известие об этом было на руку Москве, так как ослабило позиции Чан Кайши как раз накануне переговоров со Сталиным. Цзян Цзинго сообщил генералиссимусу о том, что национальное правительство