— Кирилл и Ольга Обуховы, верно? — невежливо ткнув пальцем в нашу сторону, провозгласил он довольно высоким требовательным тоном, и… я вспомнил, где и когда встречался с этим господином. Вот именно по этому приказному тону и вспомнил. Государева эфирная школа в Трёхпрудном переулке, мои экзамены на мастера Эфира и не в меру наглый, приставучий старшина четвёртого курса… М-да, всего-то три года с небольшим с тех пор прошло, а ощущение, будто лет десять минуло, не меньше.
— Тормашев Пётр Алексеевич, полагаю? — вскинув бровь, протянул я в ответ. Оля прыснула, узнав перефраз цитаты. Ну да, мы не в Африке, конечно, ну так и бывший старшина курса эфирной школы далеко не доктор Ливингстон… — Какая… неожиданная встреча.
— Не скажите, Кирилл Николаевич, — совсем не по-священнически смиренно вскинул подбородок тот, печатая каждое слово. — У меня имеется указание наставника встретиться с вами. Правда, я рассчитывал разыскать вас, обратившись за помощью к капитану теплохода, но… так вышло даже удачнее. Впрочем, здесь не место для обсуждений. Следуйте за мной.
— А волшебное слово? — прищурился я. Ну не нравится мне этот Тормашев. И тогда, в первую нашу встречу, не понравился, и сейчас не нравится. Напыщенный индюк, кайфующий от собственной мнимой значимости.
— Это приказ, — набычился он.
— Ой, дубинушка-а… — тихо, почти шёпотом протянула Оля, взирая на нашего собеседника с изрядной долей сочувствия. Недолгого.
— Чей? — удивился я, демонстративно оглядываясь по сторонам. Пётр дёрнулся и только что не вскипел чайничком. Аж покраснел от натуги, бедолага. Впрочем, уже спустя секунду эфирник справился с собой и, глубоко вдохнув, заговорил, явно сдерживая эмоции.
— Отца Иллариона, Кирилл Николаевич. Имею от него задание передать вам некоторые указания.
— Ах, отца Иллариона, — я покивал. — Знаю такого, как же… Вот только один маленький нюанс, господин Тормашев. Отец Илларион мне не начальство. Коллега? Возможно. Но и только. Я, знаете ли, частное лицо, к православной церкви и… вашему томному клубу отношения не имею. Так что советую сбавить тон, пока я не проредил вам зубы за наглость и не засунул указания преподобного туда, где темно и не светит солнце. Компренде, господин Тормашев?
Эфирник в рясе священника прикрыл глаза, помассировал переносицу и, сделав очередной глубокий и тяжёлый вздох, кивнул.
— Я вас понял, господин Обухов, — медленно, цедя слово за словом, произнёс он. — О вашем поведении я обязательно доложу отцу Иллариону, а пока прошу вас всё же проследовать за мной. Даже если вы не считаете себя обязанным исполнять приказы вышестоящих, я такого поведения себе позволить не могу. У меня есть чёткие указания от начальства, и я им следую.
— Следуйте на здоровье, — безразлично пожав плечами, отозвался я. — Но, я так и не услышал волшебного слова… а без него, боюсь, вам придётся доложить преподобному не только о моём поведении, но и о неисполнении отданного вам приказа. Итак?
Тормашев скривился, словно лимон сожрал. Засопел, засверкал глазами, но…
— Кирилл, ну давай посмотрим-послушаем, а? — подала голос Оля. — Интересно же, чего ещё от нас хочет этот самый отец Илларион. В конце концов, никто не заставляет нас брать под козырёк и прыгать по его указке, но любопытно же, что он там ещё придумал!
— Ла-адно, — протянул я, изображая недовольство. — Крутишь ты мной, как хочешь, милая… Но, пусть будет по-твоему.
— Вот и славно, — улыбнулась Оля и, мгновенно преобразившись в ледяную королеву, повернулась к насупленному, пребывающему в возмущении эфирнику. — Ведите, господин Тормашев, и молите бога, чтобы причина, по который вы посмели нарушить наш отдых, оказалась достаточно важна. В противном случае и вас, и ваше начальство будут ждать большие неприятности. Это я вам гарантирую.
— А меня-то за что? — буркнул себе под нос Пётр, спускаясь по лестнице. Но Оля услышала. Не могла не услышать.
— За наглость, милейший. Запредельную и ничем не подкреплённую наглость, — промурлыкала она.
Следуя за Тормашевым, мы миновали южные кельи и вышли к юго-западному корпусу. Его нам пришлось обойти и спуститься по вытертым ступеням ко входу в подклеть. Сводчатые потолки, белёные стены… несколько минут хода по каменным плитам пола, и, миновав просторный зал, потолок которого был подпёрт полудюжиной массивных колонн, мы оказались в небольшом помещении с одиноким, забранном кованной решёткой окошком-бойницей. У стен притулились несколько старых, украшенных потёртой резьбой шкафов с многочисленными квадратными ящичками, а под единственным окном расположился широкий, слегка обшарпанный письменный стол, столешница которого была покрыта зелёным сукном, явно выцветшим от старости. Четыре неудобных жёстких стула завершали этот ансамбль.
Оглядевшись по сторонам, я подвинул поближе к столу выбранный Олей стул и, дождавшись, пока жена, сохраняя вид воплощённой неприступности, разместится на нём, присел рядом и уставился на уже оказавшегося по другую сторону стола, хозяина кабинета. Опустившись на жёсткую сидушку, Тормашев вытянул из-под столешницы пенал вычислителя и, развернув экран, тут же поднялся на ноги.
— А теперь я вас оставлю, поскольку отец Илларион настаивал на конфиденциальности, — Пётр попытался выйти, но не преуспел.
— Стоп-стоп-стоп, господин Тормашев, — я погрозил ему пальцем. — Останьтесь в помещении, будьте так любезны. Поверьте, я в состоянии обеспечить конфиденциальность без таких подвигов с вашей стороны.
Тот пожал плечами и… плеснул удивлением, когда эфирная волна заполнила кабинет,