Бывало, подъезжала машина, и какой-нибудь негр, наверное, учившийся в Союзе, на приличном русском языке просил налить бак воды (водопровод в городе не работал), мы им не отказывали. Иногда подходил за подаянием какой-нибудь инвалид на костылях и вещмешком за спиной. Их в Луанде было много, молодые, в полевой форме. После ампутации их выписывали из госпиталя, а идти им было некуда. В моем детстве, в 50-е годы, помню, такие же инвалиды в форме сидели по вокзалам, базарам, ходили по улицам, еще не старые, но уже никому не нужные. Лицо войны везде одинаковое.
Кубинцы в Анголе производили впечатление отборных, вышколенных солдат. Раз в две недели мы ездили на их стрельбище в пригороде. И доводилось видеть, как толково, на пределе физических возможностей и не жалея боеприпасов (поставляемых из Союза) они готовили к бою своих людей. Я бывал в их военной миссии, в саперном батальоне, расположенном недалеко от нас, и мы приглашали кубинцев к себе в гости. У нас хотя и были специально отобранные матросы, но по исполнительности и «идейности», если так можно выразиться, кубинский солдат был на порядок выше.
Их офицеры относились к подчиненным жестче, чем наши. Однажды к нам по каким-то делам приехал их комбат. Часа два, пока тот решал свои вопросы, его водитель, почти не шелохнувшись, сидел на солнцепеке в машине. Я пожалел его и послал матроса пригласить его пообедать. Кубинец поблагодарил, но не вышел из машины. Когда я сказал их капитану, что неплохо бы покормить водителя, он посмотрел на меня с удивлением, но согласия не дал. Их офицеры вели себя более раскованно. Были не дураки выпить (впрочем, ни одного пьяного кубинца там я не видел), организовать обмен имевшегося у них в изобилии спиртного на нашу закуску, могли даже в застолье рассказать анекдот про Рауля (но не Фиделя!).
Совместных мероприятий с кубинцами было много, в основном на командном уровне (приемы по поводу различных праздников в их посольстве, военной миссии и у нас; ездили к ним на «Розалинду» – это что-то вроде базы отдыха на побережье океана; простые дружеские встречи). Были также встречи рядового состава, нашего и кубинского инженерного батальона, типа «Огонька», с номерами художественной самодеятельности.
В моем подразделении было, помнится, четверо белорусов, толковых работящих сельских парней, но записи с их адресами затерялись, никогда их больше не видел. После меня, где-то месяца через три, прибыл и был избран на должность секретаря парткома мой знакомый по СФ, земляк из Лельчицкого района Гомельской области, Павел Павлович Астровик. Он, по характеру прямой и честный человек, немало осложнил жизнь московским ставленникам из руководства ПМТО, которые занимались в основном не службой, а переправкой на военных кораблях различных дефицитных товаров своим покровителям в Союзе. Однако имел прочный авторитет у большинства офицеров и всего личного состава срочной службы, которых не позволял обворовывать. Сейчас он капитан 1-го ранга запаса, живет в пригороде Москвы, мог бы рассказать много интересного: пробыл в Анголе почти три года. Обычно на Радуницу приезжает в Белоруссию и заходит ко мне, вспоминаем службу и Анголу тоже.
Прибыл я в Анголу, помнится, 10 августа 1988 года. Убыл в отпуск на Родину в начале июня 1989-го, но там, после перенесенного заболевания тропической малярией, меня обследовали врачи, и больше в Африку не отправили.
Думаю, что малярия была поводом, а настоящая причина, очевидно, иная. Дело в том, что в руководстве ПМТО отношения были нездоровые, среди неугодных постоянно проводили «зачистки». Пример: подразделением аэродромного обеспечения командовал старый полковник, добрый, рассудительный, и как я помню, честный человек. Он несколько раз на партсобраниях критиковал руководство, довольно мягко, за пренебрежительное отношение к людям. Ему это припомнили. Его срок командировки заканчивался, но он ходатайствовал в Москве о ее продлении еще на год, и был уверен, что разрешение будет. Но пришло время, и его отправили в Союз. Через некоторое время я узнал от одного своего подчиненного, шифровальщика, что приказ об оставлении этого полковника на ПМТО был вовремя получен, но наш главный спрятал этот документ у себя в сейфе, а тем, кто о нем знал, приказал молчать. Я тоже на партсобраниях не пел ворью дифирамбы и, полагаю, стал неугоден. А возможно, дело было в том, что все уже шло к развалу страны, и номенклатура старалась побольше получить от назначений на должности за границей. После меня еще двое офицеров служили на моей должности, и оба тоже по одному году.
В боевых действиях я не участвовал, ранений не имел. Раза два попадал в городе в случайные перестрелки, там это дело обыденное. 16 октября 1988 года, в свой день рождения, чудом остался жив. Был дежурным офицером по части: расставил посты, уложил личный состав спать. Около часа ночи вышел за решетку КПП, на освещенный прожектором «пятачок», откуда хорошо был виден берег океана. Простоял там несколько минут – и потом вдруг вся красота как бы померкла, все вокруг перестало нравиться. Я сделал шаг назад, в тень, и в этот момент там, где я стоял, о металлическую решетку звякнули пули. Может, они были уже на излете, так как самого выстрела я не слышал. Не знаю, кто меня на этом освещенном пятачке выцелил, думаю, сам виноват, что туда вылез. На рассвете поискал вокруг и нашел одну расплющенную пулю, долго потом ее носил как талисман.
После возвращения домой как-то рассказал эту историю отцу, а он мне поведал похожую. В августе 1941 года, на Лужском рубеже южнее Ленинграда, остатки его полка попали под сильную немецкую бомбежку и обстрел. Спрятаться было негде, кругом только пни от спиленного леса. Лежали лицом в землю и только слышали, как кричат от боли их умирающие товарищи. И вдруг, рассказывал отец, пень, к которому он лежал головой, что-то перестал ему нравиться. Он переполз к соседнему, а через минуту место, где он лежал, перепахала пулеметная очередь из немецкого самолета, и тот пень разлетелся в щепки. Неужели это все случайность?
Капитан 2-го ранга запаса В. А. Лякин. 2009 год
На Новый 1989 год тоже дежурил по части. Часа в четыре утра, в неустановленное