– Почему лежим? – картинно удивился Голуб. – Переходим к водным процедурам. Брысь!
– Аркадий, вымой голову! – приказала Эмма Львовна. – У меня есть свинцовая примочка.
– Поздно! – покачал головой напарник. – Все кончено! К двенадцати автобусы подадут.
Мы разобрали из коробки конфискованную пасту, с трудом определяя, где чья. К концу смены у каждого осталось примерно полтюбика, некоторые пацаны специально экономили, выдавливая на щетку полчервячка, берегли боеприпасы для пионерской ночи, для последнего озорства. И вот на тебе – сэкономили!
Прихватив вафельные полотенца, мы, как индейцы с остатками боевой раскраски на лицах, поплелись в умывалку. Девчонки, завидев нас, захохотали будто ненормальные, показывая пальцами и глумясь над перемазанными товарищами. Длинные волосы – жестокие сердца! Даже грустная Ирма через силу улыбнулась. Но особенно заливалась Нинка Краснова:
– Ой, не могу! Ой, умру от смеха! – и, показав пальцем на Жаринова, спросила: – А на тебя пасты, что ли, не хватило?
– Заткнись! – Он было двинулся на нее.
– Сам заткнись! – смело ответила она. – А то и мы тебе тоже сейчас темную устроим!
К всеобщему удивлению, бывший тираннозавр сразу же сник, затравленно оглянулся и нехотя побрел к журчащим кранам: умывать расквашенную рожу, мочить саднящие раны – то еще удовольствие. Я-то знаю…
Лемешев тем временем уже бросал себе в лицо пригоршни воды, старательно соскребая со щек подсохшие разводы. Занявшись тем же самым, я в какой-то момент незаметно скосил глаза: Ирма умывалась неторопливо, осторожно, словно лаская свое лицо. Одно слово: девочка!
– Как же мы проворонили? – спросил я друга. – Неужели ты ничего не почувствовал?
– Не-а… – фыркнул он. – Спал как убитый. А ты?
– Я тоже, как мертвый…
Но это была неправда: мертвые не видят снов, а мне приснилось нечто невообразимое: я возвращаюсь домой в Москву, иду по нашему Рыкунову переулку из общежития в школу, а на самом деле, чтобы заглянуть к Шуре Казаковой, прячусь напротив, как обычно, в кустах отцветшей сирени и долго смотрю в угловое окно второго этажа. Створки настежь, и тюлевая занавеска таинственно трепещет. Значит, дома! Летом, под раскалившейся на солнце железной крышей в комнате у них страшная духота, поэтому они специально устраивают сквозняки. Я вот иногда думаю, почему никто никак не догадается изобрести такой морозильник, который свой холод будет не хранить внутри, а, наоборот, выпускать струями наружу, остужая помещение? Это же так просто и гораздо лучше вентилятора с резиновыми крутящимися лопастями. Он только гоняет жару туда-сюда…
– Шура! – зову я сначала очень тихо, а потом все громче и громче: – Шу-ура! Шу-у-ура!! Ш-у-у-ура!!!
Вдруг тюль раздвигается, как занавес в театре, и над цветущими геранями возникает печальная Ирма.
– Ты? – спрашиваю я, потрясенный. – А где же Шура?
– Она переехала. Теперь здесь живу я. Ты будешь заходить к нам в гости, как раньше?
– Не знаю.
– Почему?
– Не знаю.
– А когда вырастешь?
– Не знаю…
От этого мучительного недоумения я проснулся и сообразил, что весь перемазан пахучей, ссыхающейся пастой.
– Позырь, ничего не осталось? – Лемешев предъявил мне свое умытое лицо.
– Около уха немного есть, – показал я пальцем. – А у меня?
– На виске чуть-чуть, – вглядевшись, определил Пашка. – В следующий раз надо будет заранее выпить пургена. Пробегаешь всю ночь в тубзик – и не уснешь.
– Хорошо быть мудрым на следующее утро.
– У тебя тоже дома есть сборник пословиц и поговорок?
– У меня есть бабушка.
35. «То косы твои, то бантики…»
Транспорт уже стоял на обводной дороге, но посадка еще не началась: ожидали машину ГАИ, она должна возглавить колонну, упрекая через громкоговоритель непутевых водителей, не понимающих, что пионеры торопятся домой из лагеря, а значит, им надо уступить дорогу. Так положено по закону! Автобусы нам подогнали самые обычные, рейсовые, зато по-первомайски украшенные маленькими красными флажками, торчащими, словно рожки, над кабинами. Все-таки заботливое у нас государство! Шоферы разлеглись на травке и курили, наслаждаясь природой, которая уже начала уставать от долгого лета. Один пожилой водитель даже разулся, снял носки и, шевеля пальцами, с удивлением рассматривал желтые, окаменевшие ногти на ногах.
Аккуратно причесанная Анаконда поглядывала на часы и сердилась из-за задержки. Не терпится им от нас избавиться! Торопятся. Мы еще только шли с завтрака, изучая в пакетах выданный в дорогу сухой паек: вареное яйцо, бутерброд с сыром, два соевых батончика и яблоко, – а уборщицы и нянечки уже выносили из палат охапки серого белья и матрасы с большими желтыми пятнами – следами недержания. В первом корпусе завхоз Петр Тихонович вставлял в раму стекло: видно, там ночью тоже ребята власть подухарились. Физрук Игорь Анатольевич тащил в подсобку, с трудом удерживая в руках, четыре футбольных мяча, их выдали в начале смены под расписку вожатым. От «белых домиков» шибало свежей хлоркой, щипавшей глаза.
Нарядная и непривычно счастливая Маргарита, отдыхая от дел, вела за руку по дорожке свою едва ковыляющую малышку, девочка таращилась на нас глупыми глазами, круглыми от беспрестанной новизны.
– А это – ребятки, пионеры, – воркующим голосом объясняла Званцева. – Они уезжают. Ту-ту! Скажи «ту-ту»!
Странные люди – родители! От чрезмерного чадолюбия у них что-то делается с головой. Ну как ребенок может сказать «ту-ту», если во рту у него пустышка, похожая на пятачок Наф-Нафа?
С Поля доносились глухие удары, словно кто-то пыром, неумело бил по мячу. Это бухгалтер Захар Борисович, оторвавшись от трескучей счетной машинки, смешно подпрыгивая, сам с собой играл в пионербол, воспользовавшись тем, что на вытоптанной площадке вокруг столба в кои-то веки нет детей. Вскоре ему на подмогу подоспел снабженец Коган, и началось сражение.
Лысый Блондин, высунув от чувства ответственности язык, закрашивал серебрянкой ржавые наплывы на металлическом флагштоке. «Дружба», забывая о нас, готовилась к третьей смене, она заранее уже любила тех новых ребят, что приедут сюда через два дня. Обидно чувствовать себя отрезанным ломтем! Хотя… Если тете Вале не дадут отпуск, я скоро вернусь, вернусь… Не скучайте, березы!
Мы забрали чемоданы из кладовки и в ожидании отбытия расселись на краю Поля, недалеко от ворот. Каждый отряд образовал небольшой табор с пожитками. Вожатые и воспитатели, превозмогая понятную после ночного сабантуя оторопь, старались чем-то занять изнывающих детей. Малышню пытали загадками: «Сорок одежек и все без застежек?»; «Сидит девица в темнице, а коса на улице?» Те, что постарше, играли в города: Пенза – Ашхабад – Душанбе – Ереван – Новосибирск – Курск – Караганда – Алма-Ата –