– Как же так? Ну вот опять!
Я свеликодушничал, достал из мешочка пару «пистолей» и объяснил, как пользоваться: надо протолкнуть «монетку» в щель чуть сильнее, чем обычную двушку, ведь алюминий гораздо легче меди. Лида сначала просветлела лицом, даже сделала несколько шагов к телефону, но потом нахмурилась:
– И давно ты так звонишь?
– Нет, – соврал я, понимая, что влип, как Шурик в «Операции “Ы”».
– Сколько раз?
– Ну, пять-шесть.
– Врешь!
– Не больше десяти! – сознался я, уменьшив свою вину втрое.
– Значит, ты обманул государство на двадцать копеек! Да, это немного, но, встав на такой путь, ты можешь далеко зайти! Понимаешь?
– Я больше не буду! На семинар опоздаешь! – кивнул я на приближавшийся троллейбус.
– Ты кем вырастешь?
– Кем?
– Каз-но-кра-дом! – по слогам ответила Лида. – Отдай!
– Я сам выброшу!
– Врешь! Дай сюда!
Я покорно отдал мешочек с «пистолями», спросив жалобно:
– А что ты с ним сделаешь?
– Отнесу на помойку!
– Но мы же играем в мушкетеров…
– За такие игры в колонию отправляют! – отрезала Лида и побежала на посадку, оставив в воздухе суровый запах «Красной Москвы», которой душится, когда идет в райком, а если в гости, то пробником – «Ландыш серебристый».
На следующий день я бросился к моему другу Ренату, чтобы он из своего ящика отсыпал мне еще пистолей, но в хижине Билялетдиновых страшно ругались по-татарски. Выскочив ко мне на минуту, Ренат быстрым шепотом объяснил, что его младший брат Махмуд додумался ходить к метро «Бауманская», где у входа стоят четыре будки, и продавать «пистоли» гражданам, оказавшимся без телефонной мелочи, на пятачок три алюминиевых кружочка. За неделю он наторговал на трешку. Там его и взял за ухо участковый Антонов, случайно проходивший мимо. Для начала капитан ограничился строгим разговором с дядей Амиром и конфискацией ящика с «пистолями», а их оставалось столько, что звонить можно – до пенсии. В общем, дворник отлупил Махмуда заодно с Ренатом метлой, да и дяде Шамилю тоже досталось за пособничество.
На этом история не закончилась. Где-то в марте я пошел за картошкой. Нет, не в палатку «Овощи-фрукты». Тут надо объяснить. У нас в общежитии на широкой площадке, перед лестницей, у стены стоят высокие, до самого потолка, шкафы с секциями, одна из них отведена нашей семье. Отец внизу набил частые планки и сделал два отделения, маленькое для моркови, а большое для картошки, ее все общежитие осенью покупает мешками с грузовиков. В магазине она стоит десять копеек за килограмм, а если прямо из колхоза, «с машины», выходило, как подсчитала Лида, восемь копеек, и картошка эта лучше, почти отборная. В большой отсек умещалось три мешка и хватало до весны. Морковь покупали с тех же грузовиков – ведрами, и тоже получалось дешевле.
Так вот, выгребая со дна остатки картошки, я вдруг обнаружил в углу на дне мой кошель с «пистолями». Оказывается, Лида не выкинула его на помойку, как обещала, а спрятала. Почему? А потому что она физически не может ничего выбросить, даже никчемную дрянь. Тимофеич ее так и называет – «старьевщица». Я не рискнул взять весь мешочек, так как наш отсек закрывается на почтовый замочек, а ключ висит в комнате на гвоздике, поэтому меня сразу бы вычислили, как Иоганн Вайс – агента Абвера. Я отсыпал полгорсти «пистолей» и хотел было позвонить Витьке Расходенкову, мне нравилось, как его шутник-папаша отвечал в трубку: «Алло! Центральный крематорий к вашим услугам!» Но, видимо, с тех пор что-то в телефонах переделали: кружок проскакивал в щель, и шли короткие гудки. Оставалось проиграть бессмысленные «пистоли» в кости, что я и сделал. Но тут Петька Кузнецов по секрету раскрыл мне другой, новейший способ звонить без денег.
– «Площадь Дзержинского. Политехнический музей». Следующая остановка «Площадь Ногина» – конечная, – донесся из репродуктора скрипучий голос водителя.
Лида вскочила как ужаленная и метнулась к дверям.
– Вы выходите, выходите? – нервно вопрошала она пассажиров, стоявших впереди.
– Не волнуйтесь, гражданочка, здесь почти все выходят.
– Мне очень надо!
– Всем очень надо!
– Я с работы отпросилась!
– Все отпросились.
Когда началась война, дедушка Илья ушел на фронт и сразу же пропал без вести, а бабушку Маню с дочками отправили в эвакуацию, и Лида, с детства любившая считать ворон, зазевалась на какой-то остановке, отстала от поезда и бегала по перрону, рыдая, звала мать и сестру. Начальник станции ее пожалел и пристроил к санитарному эшелону, который должен был дня через три нагнать состав с эвакуированными в Челябинске. Так и случилось. Конечно, Лида жутко переживала, зато кормили у медиков на убой, даже шоколад давали. Но с тех пор она панически боится отстать, проехать свою остановку и потеряться в пути.
Мы сошли на тротуар перед входом в Политехнический музей, здесь автобус сворачивал налево, на Солянку, там делал круг и двигался в обратную сторону, а вот 25-й троллейбус шел дальше вдоль Кремля, через Балчуг, на Пятницкую улицу, ее местные называют почему-то «Ленивкой». От остановки до бабушкиного дома пешком пять минут мимо деревянного Пятницкого рынка, где продают сладких петушков на палочках.
Как зачарованные, мы стояли на краю широкой площади. Слева в отдалении виднелось метро, похожее на огромную суфлерскую будку, вроде той, что в фильме «На подмостках сцены». Если пройти дальше, по старинной улице имени 25-го Октября, попадешь на Красную площадь, к Мавзолею. Недавно мы ходили туда всем классом, и должен сказать: мертвый Ильич выглядит под стеклом гораздо лучше, чем грузчик Шутов в гробу. Вовка Соловьев шепнул, что вождя вечером, когда доступ заканчивается, раздевают и опускают в ванну со специальной живой водой, где держат до утра, потом достают, вытирают насухо, одевают, обувают, кладут на место и лишь потом пускают любопытных представителей трудящихся.
– Это, наверное, очень страшно! – ахнула Дина Гапоненко.
– Что?
– Ленина мыть. Я помогала маме купать бабушку. Она у нас не ходит. Жутко смотреть…
– Да, трусов и паникеров туда на работу не берут, – кивнул Вовка. – Но главное – абсолютная секретность, все дают подписку до самой смерти никому не говорить, чем они там занимаются и как выглядит голый вождь, даже родственникам.
– Ты-то откуда знаешь? – удивилась Дина.
– Мой отец там работал.
– Значит, твой отец – болтун, находка для шпиона! – засмеялся я.
Соловьев дал мне под дых – и мы подрались прямо на Красной площади, за что нас разбирали на совете отряда. Вовка наврал, будто